Зэди Смит - Время свинга

— Приятно видеть «Откровения» [211] «Revelations» (1960) — танцевальная сюита, поставленная Алвином Эйли и повествующая о вере многих поколений афроамериканцев. с тем, кто не видел их уже пятьдесят раз, — отметил Дэррил, а затем они пригласили меня выпить в бар гостиницы рядом и рассказали длинную и драматичную историю о доме, который они купили в Гарлеме, развалину эпохи Эдит Уортон [212] Эдит Уортон (Эдит Ньюболд Джоунз, 1862–1937) — американская писательница и дизайнер. , которую они ремонтируют на собственные сбережения. Отсюда и краска. По мне — очевидно героические усилия, но одна их соседка, женщина за восемьдесят, не одобряла — как самих Джеймса и Дэррила, так и торопливое облагораживание всего района: ей нравилось орать на них на улице и совать в почтовый ящик религиозную литературу. Джеймс превосходно изобразил эту даму, и я очень смеялась, и допила второй мартини. Такое облегчение — быть где-то с людьми, которым наплевать на Эйми, и они ничего не хотят от меня. — А однажды днем, — сказал Дэррил, — я шел один, Джеймс был где-то в другом месте, и она выскакивает из теней, хватает меня за руку и говорит: «Но я могу вам помочь от него сбежать. Вам не нужен хозяин, вы можете быть свободны — давайте я вам помогу!» Могла бы ходить от двери к двери, агитируя за Барака, но нет: ее тема была в том, что Джеймс меня держит в рабстве. Она предлагала мне мою собственную подпольную железную дорогу [213] Подпольная железная дорога — обозначение тайной системы, применявшейся в США для организации побегов и переброски негров-рабов из рабовладельческих штатов Юга на север и в Канаду. Действовала с конца 1700-х гг. до начала Гражданской войны в США в 1861 г. . Контрабандой провезти меня в Испанский Гарлем!

С тех пор я время от времени с ними встречалась, если в городе мне выпадал свободный воскресный вечер. Я смотрела, как они обдирают штукатурку и обнаруживают первоначальные карнизы и фальшивый порфир — брызги краски на темно-розовой стене. Всякий раз, заходя к ним в гости, я бывала тронута: как же счастливы они вместе после стольких лет! Немного было у меня в этом других таких образцов. Два человека вместе творят время собственной жизни, их как-то защищает любовь, историю они сознают, но она их не изуродовала. И уж так они мне оба нравились, хотя кем-то большим, нежели просто знакомыми, я б их не сочла. Но теперь о них вспомнила. И когда я отправила осторожную эсэмэску со ступенек Западной 10-й, ответ прилетел немедленно, типично щедрый: к ужину я уже была у них, ела лучше, чем когда-либо и близко у Эйми. Вкусную и пикантную, полную жиров, поджаренную на сковороде еду. Постель мне устроили в одной из незанятых комнат, и я поняла, что они — как любовно предвзятые родители: как бы ни излагала я им свою горестную повесть, они отказывались считать, что я виновата хоть в малой ее части. По их мнению, это я должна была сердиться, виновата во всем только Эйми, а я — ни в чем, и я ушла в свою прекрасную комнату с деревянными панелями, успокоенная этим видением через розовые очки.

Я не сердилась, пока наутро Джуди не прислала мне соглашение о неразглашении. Я смотрела на ″.пдф″ куска бумаги, который, должно быть, подписала в двадцать три года, хотя не помнила вообще, что сделала это. По его несгибаемым условиям, все, что выходило из моих уст, больше мне не принадлежало — ни мои замыслы, ни мнения, ни чувства, даже мои воспоминания. Все это теперь было ее. Все, что случилось в моей жизни за последние десять лет, принадлежало ей. Ярость вскипела во мне мгновенно: мне захотелось сжечь ее дом. Но все, что нужно для того, чтобы сжечь кому-нибудь дом в наши дни, уже у тебя в руке. Все и было в моих руках — мне даже не нужно было выбираться из постели. Я завела анонимный профиль, выбрала сайт сплетен, который она ненавидела больше всего, написала электронное письмо, в котором привела все, что мне известно о маленькой Санкофе, приложила снимок ее «сертификата об удочерении», нажала на кнопку «отправить». Удовлетворенная, спустилась к завтраку, рассчитывая, полагаю, на триумфальный прием героя. Но когда я рассказала своим друзьям о том, что сделала, — и о том, что, как я полагала, это значило, — лицо Джеймса стало таким же суровым, как у статуи святого Мориса в вестибюле, а Дэррил снял очки, сел и заморгал, уставившись в сосновый обеденный стол. Он сказал мне, что надеется, я понимаю, насколько сильно за такое короткое время они с Джеймсом меня полюбили — и вот потому, что они меня любят, они могут сказать мне правду: мое электронное письмо означает лишь одно — я по-прежнему еще очень молода.