Карен Бликсен - Семь фантастических историй

Лицо обветрилось и было очень бледно. Но темные, глубоко запавшие глаза на бледном лице по-прежнему создавали ту игру света и тени, которая в давние дни с ума сводила девчонок. И по-прежнему выражал доброту и искренность очерк большого, смелого рта. Но благородный лоб изменился. И вовсе не из-за сети продольных морщинок. Слишком тверд был этот мрамор, чтоб так легко его было испортить. Но время выявило его суть. Нет, не царской тиарой, приковывавшей некогда взоры, сиял он теперь над разлетом темных бровей. Без оговорок и без прикрас лоб этот обнаруживал сходство с черепом. Это сияние шло не от властелина земного, но от того, чье достояние — могила и вечность. Волосы отступили со лва, обнажили его сущность, и, поглядев на брата, поняв секрет семейной красоты, вы разгадывали его уже и в сестрах, даже в юных их портретах. Характерное во всех трех головах было — сходство счерепом.

Так или иначе, держался Мортен непринужденно и доброжелательно, как всегда.

— Добрый вечер, сестренки, очень рад, очень рад, — сказал он. — Как мило с вашей стороны, что приехали повидаться. Надеюсь, вы… — он запнулся, подыскивая слова, будто отвык разговаривать, — …вы хорошо проехались по морозцу, — заключил он.

Сестры смотрели на него, бледные, как он сам. В отличие от них, Мортен всегда говорил тихо. Сами они всегда говорили наперебой, стараясь перекричать друг дружку. Но если вы хотели знать, что намеревается сказать Мортен, надо было слушать. Так же точно говорил он и сейчас, и, более или менее подготовленные к его виду, к голосу его они не были готовы.

Они слушали его, как всегда, но им было этого мало. Каждая подалась к нему, тянулась к нему всем тонким станом. Неужто нельзя его потрогать? Нет, они знали, об этом не могло быть и речи. Недаром всю жизнь они зачитывались историями о привидениях. И потому именно обе вспоминали старое время, когда Мортен являлся на их тайные сходки в своем широком плаще, набрякшем дождем иморем, черносияющем, жестком, как кожа акулы, или выпачканном в дегте, так что они, хохоча, отстранялись от него, оберегая светлые платья. Как невозвратно за тридцать пять лет мажорный ключ перешел в минорный! От какого же нынче он спасался бурана? И каким перепачкался дегтем?

Ну что вы, как вы, сестренки? — спросил он. — Так же веселитесь в Копенгагене, как, бывало, веселились в Эльсиноре?

Сам-то ты как, Мортен? — Голос Фанни звенел целой октавой выше его голоса. — На вид ты настоящий отважный капитан каперов. Ты вносишь свежие, терпкие соленые ветры в нашу эльсинорскую келью.

Да, ветры славные, — сказал Мортен.

Где ты побывал, Мортен? — спросила Элиза, и голос у нее чуть дрожал. — Скольких дивных стран понасмотрелся, которых мы и не видывали! Как часто я хотела быть на твоем месте!

Фанни поспала сестре быстрый, тяжелый взгляд. Значит, их мысли шли параллельно над заснеженными улицами и парками, как дым из всех копенгагенских труб? Или скромная младшая сестричка просто высказала бесхитростно, что было у нее на сердце?

Да, Лиззи, крошка моя, — сказал Мортен. — Я помню. Я часто думал — как это ты, бывало, плакала, топала ножкой, ломала ручки и кричала: „О, хоть выумереть!“

Ты сейчас откуда, Мортен? — спросила Фанни.

Из преисподней, — сказал Мортен. — Прошу прощенья, — добавил он, глянув на лица сестер. — Я пришел сейчас, видишь ли, потому что Зунд замерз. И тогда можноприйти. Такое правило.

О, как счастливо оборвалось и покатилось при этих словах сердце Фанни! Ей самой показалось, что она кричит, не помня себя, как разрешившаяся от времени роженица. Когда император вернулся с Эльбы и ступил на землю Франции, он принес с собою былые времена. Забылась красно-опаленная Москва, и те смертные, черно-белые зимние марши, снова реяло трехцветное знамя и кричала старая гвардня: „Vive 1'Empereur!“ [97] Да здравствует император! (фр.) Вот так же теперь и ее душа облачилась в былые доспехи. И уже только для виду, шутки ради, можно было вести себя как старая дама.

А правда, мы похожи на два старых пугала, Мортен? — спросила она, осияв его взором. — Ведь правы оказались наши старые тетушки, проповедовавшие о нашейсуетности и всеобщей суете сует… Да, те, кто пророчествует молодежи клюку и слуховой рожок, в конце концов всегда окажутся правы.

Нет, ты прелестно выглядишь, Фанни, — сказал он и посмотрел на нее с нежностью. — Ночница такая. — В детстве они вместе ловили бабочек. — Да если б вы выглядели старушками, мне было бы только приятно. Там, где я сейчас обретаюсь, редко встретишь этот народ. Вот когда бабушка справляла свой день рожденья в Орегоре — полным-полно было старых дам. Целый вольер, и бабушка — гордым старым какаду.