Карен Бликсен - Семь фантастических историй

Тотчас сердце Бориса подпрыгнуло и запело, как птица, вспорхнувшая на верхушку дерева, разражается песней. Никогда в своей жизни он не был так счастлив. Он не знал, на что он шел, зато это знала Афина. И как опадают и скрываются берега вокруг корабля, выходящего в открытое море, так все веды опали и скрылись вокруг вырвавшейся на волю души. До сих пор жизнь давала Борису очень мало поводов для ярости, теперь сердце его ею упивалось. Сердце его ликовало, как ликовали сердца древних тевтонов, для которых упоение гневом было высшим сладострастием и которые одного и требовали от рая — чтобы там увивали их раз на дню.

Никогда вы не мог он бороться с другим молодым человеком — будь тот хоть эйнхерием из Вальхаллы [36] Вальхалла — по скандинавской мифологии — небесное царство бога Одина, где после смерти обитают эйнхерии — павшие в вою вонны. — так, как боролся с этой девушкой. Все охотники на крупного зверя знают, что, как вы ни были опасны вепрь или буйвол, охота на них не сравнится с охотой на хищника, который, если ему повезет, может вами закусить. У Бориса на глазах, когда он гостил у своей русской родни, его коня сожрали волки. И что ему после этого были все вместе взятые дикие слоны канонисы? Древняя страсть, вырастающая не из общности и склонности, но из разности и противостояния, совершенно им завладела.

Если вы тени всех юных женщин, которые льнули к нему, из чьих нежных рук вырывался ветреный любовник, могли собраться сейчас в розовой гостевой, они порадовались вы, глядя, как он отбивался от этой девушки, старавшейся не высвободиться от него, нет, но его убить. Несколько мгновений они раскачивались из стороны в сторону, и одна лампа качнулась, упала, загасла. Затем оба застыли и стояли так, сжимая друг друга, так друг с другом сливаясь, что уже не могли вы сказать, где кончается собственное тело и где начинается тело противника. Ова тяжело дышали. Ее дыхание овевало его лицо свежим яблочным духом. Кровь все набегала ему в рот.

У девушки не было женственных побуждений царапаться или кусаться. Как молодая медведица, она полагалась на свою силищу, да и в весе было у нее некоторое преимущество. Он пытался согнуть ей коленки, она стояла прямая, как дерево. Внезапный выпад — им она его схватила за горло. Он притиснул ей локти к бокам, прижал ее к себе. Она стояла, как воин, сжимающий рукоять поднятого меча, клянясь победить или погибнуть. Он и не знал, какие сильные у нее руки. Он задыхался, рот у него был полон крови, комната качалась перед глазами, вся пошла красными, черными пятнами. Дело было худо, и он предпринял последнюю отчаянную попытку. Рукой, лежавшей у нее на затылке, он пригнул ее голову и прижался губами к ее губам. Лязгнули зубы о зубы.

И тотчас, всем своим телом, прижатым к ней от губ до колен, он ощутил, какое страшное действие оказал на девушку его поцелуй. Конечно, ее никогда еще не целовали, да она и не слыхивала, не читывала о поцелуях. Его насильственный поцелуй в ней вызвал смертельное отвращение. Так, будто ее пронзили рапирой, кровь отлила от ее лица. Она вся застыла в его руках, как застывает медянка, когда ее тронешь. Вся сила и гибкость, которые ему приходилось поварывать, словно отпрянули от него, как волна от купальщика. Глаза ее заволокло, лицо побелело, как у мертвой. Она рухнула на пол, увлекая его за собой, как мельничный жернов тянет за собой утопленника. Он стукнулся лицом об ее лицо.

Он привстал на колени, думая, что она умерла. Убедясь, что она дышит, он минуту раздумывал. Потом поднял ее с трудом и уложил на постель. Она очень напоминала теперь поверженного рыцаря в латах, навеки окаменевшего на саркофаге. Лицо застыло в муке отвращения. Некоторое время он ее разглядывал, сам почти столь же неподвижный. Он не знал, что и у него на лице застыла та же мука.

Если бы он вспомнил о придворном капеллане, если бы сам придворный капеллан во плоти вдруг выступил из эркера окна в эту минуту, он бы даже не шелохнулся. Он был почти в том же беспамятстве, в каком была Афина. Он отрезвел совершенно. Уже не действовало и любовное зелье канонисы, рассчитанное, верно, на одно-единственное усилие. Он утер кровоточащий рот и вышел из комнаты.

У себя, уже улегшись в постель, он задался вопросом, станет ли девушка, пробудившись от сна, тужить о потерянной невинности. Он рассмеялся сам с собой в темноте, и ему показалось, что тоненький, острый смешок, сродни шипенью закипевшего чайника, эхом отозвался ему в темных глубинах дома.