Тимофей Круглов - Август

— Если рассматривать совесть как смысл жизни человеческой, так ведь ее, в конце концов, и очистить можно. — как задачку учебную начал привычно решать один из аспирантов.

— Это как? Не согрешишь — не покаешься? Так что ли? — тут же бросился в бой его товарищ.

Доцент сделал изумленное лицо и повнимательнее всмотрелся в свою молодую гвардию. Офицеры сосредоточенно пили коньяк и отмалчивались. Петров не видел и не слышал никого, кроме Люси, а она, наоборот, с удовольствием ловила каждое слово ставшей, наконец, общей, беседы.

— Ну, безгрешных нет людей на свете, наверное. Но грешить специально, чтобы было в чем каяться — это ведь глупо! — с кукольного личика Даши давно уже соскочила холодная маска, щеки раскраснелись, она начала таять на глазах, превращаясь из столичной Барби в обычную молодую женщину, особенно, когда ловила на себе рассеянный взгляд Муравьева.

— А от чего грешат люди? — тихонечко спросила Люся. Без подначки спросила и ехидства. Так спросила, что всем стало ясно — ей действительно интересно, что ответит молодежь.

— Господи помилуй! — неожиданно громко вырвалось у доцента, — да что ж в таких категориях размышлять? Я физик, технарь, атеист! Что такое грех? Преступление против морали? Что такое мораль? В каждом обществе своя мораль, в каждом монастыре свой устав, да даже в каждом времени нормы морали свои, часто революционно отличающиеся от недавно еще принятых за аксиому.

— А вы что же, Вячеслав Юрьевич, в самом деле не чувствуете, что грешно, а что нет?

— Людмила Николаевна, я из литературы классической про грех знаю, но не из практики церковной, уж простите. Есть общепринятые нормы поведения в обществе, есть поступки, за которые стыдно и есть поступки, которыми можно гордиться. Но лишь нравственный закон внутри нас является определяющим в каждом конкретном случае!

— А кто формулирует для вас нравственные правила? Вы сами, получается?

— А кто же еще?

— А откуда же вы вообще о нравственности узнали?

— Ну, социальное воспитание, родители, школа, личный опыт — за что выпорют или осудят и здороваться перестанут, а за что похвалят, уважать будут, премию дадут, в конце концов!

— Откатом поделятся. — хмыкнул аспирант Илья. Дима, товарищ его, тут же пояснил:

— Дело в том, что наш научный руководитель, он же и начальник наш по институтским шабашкам — рассчитать там проект, то сё хоздоговорное, жить-то надо как-то и теплофизикам, так вот, уважаемый наш Вячеслав Юрьевич ни откатов, ни взяток как раз не берет и не дает! От чего наши растущие молодые потребности как раз страдают!

— А что? Разве не так? Вчера одна мораль, сегодня другая! Вот вы о грехе начали, как будто верующие все тут, в самом деле, а ведь вы же, старшие товарищи, еще недавно комсомольцами были или коммунистами! Ведь были же? — Глаша вместе со своим стулом смешно проскакала опять в круг света и теперь горящими огромными глазами строго впилась в безмятежно покуривающих офицеров и весело улыбающегося Петрова.

Анчаров не отвел своих вечно прищуренных глаз, с достоинством кивнул, подтверждая, да, было дело. Муравьев только руками развел, правда, совсем не обескураженно. А Андрей Николаевич оторвал восторженные глаза от Люси и откашлялся, прежде, чем снова обрел голос:

— Славные вы наши! Это я не в смысле уси-пуси, какие милые карапузики подросли. Вы люди взрослые вполне, и девушки наши, и молодые люди. И размышляете здраво. Я и сам об этом не раз думал. Традиция прервана во многом. Не порвана совсем, слава Богу! Но прервана была, надорвана, если хотите. И к Богу, а значит, к христианской морали, к заповедям современного человека все чаще за ухо, да пинком под зад жизнь приводит. А что есть жизнь? Жизнь есть любовь, уж с этим-то вы спорить, надеюсь, не будете. А любовь — это Бог! И Бог есть любовь.

Вот уважаемый наш Вячеслав Юрьевич о морали говорит, о нравственном законе по Канту, так ведь мораль-то не на пустом месте выросла. Как и родители наши. И школа советская и даже российский государственный технический университет в славном городе Воронеже, — Петров, собираясь с мыслями, поглядел на Люсю с отчаянием почти, она же улыбнулась одобряюще, и голос Андрея Николаевича снова обрел уверенность:

— Непривычно обсуждать все это вслух! Нет привычки у нас говорить вслух, с друзьями даже, о самом главном! О чем угодно можем говорить: о работе, о пьянке, о женщинах, уж простите. Но только не о самом главном! О спасении души. А без чистой совести как спасешься? Права Глаша, мечтая о чистой совести, кто из нас не грешен, и кто очиститься не мечтает?