Олег Ермаков - Песнь тунгуса

Но и теперь Мишка почти ничего не почувствовал, так, небольшое жжение, и все. Тамара разрезала остромысыми ножницами нитки и вытащила их пинцетом. Снова протерла коленку и сказала:

— А теперь вставай!

И Мишка тут же опустил ногу, стараясь не сгибать ее, и поднялся. Зрители задвигалась, но никто ничего не говорил, кроме Тамары, во-первых, из уважения к ней, во-вторых, по всегдашней привычке на людях много не говорить. Подбадриваемый Тамарой, Мишка прошел до дивана.

Через неделю он уже бегал. Бабка Катэ наказывала Кеше отблагодарить Докторшу: отнести ей весь улов омуля и хариуса за выходные. Кеша так и сделал, но вернулся с той же полной авоськой.

— Не взяла.

Бабка Катэ покачала головой:

— Оле-доле, видно, маловато. Отнеси черемши еще две банки.

— У вас, мама, старые рассуждения обо всем! — не выдержала Зоя.

— Какие же старые? — удивилась Катэ. — Как парню, эвенку одноногому жить? Он же не харги [18] Харги — одноногий злой дух, насилующий ногой эвенкийских девушек, отчего и появляются уроды, по представлениям эвенков. . Сэвэки [19] Сэвэки — добрый дух, по одной из версий — красивая девушка. его охранил.

— Так сэвэки этому чего-нибудь и поднесите, вина прысните в огонь, — сказала Зоя.

— Сэвэки Докторшу и надоумил. Он в ней и был, — убежденно сказала бабка Катэ.

И сама взяла рыбу, черемшу и пошла к Могилевцевым. И вернулась с пустыми руками, довольная.

Сын Кеша, невестка Зоя смотрели на нее с удивлением. Наконец Кеша не выдержал и спросил, отдала она гостинец или не отдала.

— А куда я его подевала? — невозмутимо спросила бабушка, закуривая папиросу над керосиновой лампой: в этот вечер электростанцию вообще не включали, что-то, как обычно, вышло из строя. И вечером в поселке было тихо. В окнах мерцали бронзовые огоньки.

— Может, ключницу Зинку встретила, — предположил Кеша.

— Нет, зачем Зину, — откликнулась Катэ, — самого Игоря Яковлевича.

— И чё-о? — спросил Кеша, напряженно глядя на бронзовое от света керосинки сморщенное лицо бабушки.

— Сказала, он понял, все взял, — ответила бабушка, внезапно сверкнув агатовыми глазами, но тут же прикрыла их веками, начала тихонько что-то под нос напевать. Это значило, что больше от нее ничего не добьешься.

Но внук понял, что баба Катэ торжествует эту победу своих старых соображений . И в эту минуту он почувствовал, что любит сморщенную бабушку как никогда. И что она-то и есть сэвэки.

Хорошо было, но вскоре пришлось возвращаться в интернат. Мишу пристроили к шоферам, которые шли небольшой колонной, везли какой-то груз для поселка или для БАМа. Лед на Байкале еще был прочен и толст — как гипс, подумал Мишка. Его еще не скоро сорвет солнце и ветер.

Свои упражнения в полетах на лыжах Мишка не оставил, решив стать знаменитым браконьером. И когда Станислав Ильич задал всем сочинение на тему «Хочу стать…», прямо так и написал, что мечтает стать браконьером и водить за нос лесников и всех егерей Байкала, летать на крыльях-лыжах и подарить Докторше Тамаре Могилевцевой соболий воротник, а энэкэ — соболью накидку, да и пожарному Генриху Сергеевичу Юрченкову поновее дубленка нужна. И в больницу поселковую лекарства для снятия боли. На следующем уроке Станислав Ильич разбирал все сочинения, но о Мишином не сказал ни слова. И Мишка решил, что его сочинение такое плохое, что у Луча даже слов не нашлось для ругни. Ну и ладно. Все тетрадки были розданы для домашней работы над ошибками. Мишка сунул тетрадку в портфель, даже не глядя. А уже в комнате открыл ее и вместе с нею открыл и рот: 5. За изложение стояла пятерка, а за ошибки, как обычно, три с минусом.

И Мишка, что называется, воспарил. Насупил брови, грозно сверкнул глазенками — как будто уже удирал от охранников и ловил соболей.

Остальные ребята и девчонки хотели быть летчиками, железнодорожниками, артистами, врачами, капитанами и милиционерами. Станислав Ильич потом поговорил с Мишкой об этом и посоветовал все же быть, например, охотником-промысловиком или оленеводом.

Но Мишка уже твердо решил стать браконьером. Это было интереснее, чем обычная работа промысловика. И в заповеднике летом он начал свою охоту. Ему удалось добыть рябчика, рябчик глупый, близко подпускает в заповеднике. Мишка сбил его из небольшого, но тугого лука, который прятал в расщелине скалы за крайним домом Аверьяновых. Рябчика он ощипал и хотел отдать Лизке Светайле, но побоялся, что та проболтается, и просто скормил добычу последней лайке дядьки Кеши. В тайге возле центральной усадьбы прыгали по деревьям белки-смолевки, черные, с белыми грудками, даже не надо далеко ходить. Мишка похаживал со своим луком, высматривал белок, — стрелял — и промахивался. И дома косился на ружье, старую «бельгийку» двадцатого калибра, стоявшую в изголовье кровати дядьки Кеши. Тетя Зоя Кеше на это пеняла, но он отвечал, что живут они в медвежьем углу, того и гляди Лохматый в окошко постучится. И действительно, медведи то и дело наведывались в поселок, у ключницы Зины медведь топтался на крыльце, дергал за дверь, она уже было думала открыть, но в последний миг зверь раздраженно дохнул, а в двери ее от старости появились щели, и старуха опешила, учуяв: дикий зверь! У лесничего Аверьянова на отшибе медведь выкрал из вольера лайку и задрал, утащил.