Олег Ермаков - Песнь тунгуса

Хороший был месяц. Правда, все время нога под гипсом чесалась, под конец так сильно, что Мишка колотил чем попало — ножницами, ножом, фонариком, книжкой — по грязно-белому панцирю, только и мечтая пробраться внутрь и поскрести кожу ногтями. Бабушкину вязальную спицу он просовывал под гипс и кое-как почесывал ногу. Дядька Кеша наблюдал за ним и посмеивался в редкие усы… Улыбки его с тех пор, как Мишка съездил в больницу, были какие-то печальные, будто блики на воде осенью, вот когда солнце еле пробивается сквозь хмарь и морок дождевой.

Да, морок и хмарь стояли в лице дядьки Кеши, как в распадке. И даже ветер огненной водки не мог развеять их.

Наконец настал день освобождения! Двадцатого февраля светило яркое горное и морское солнце, хоть море и было все еще под панцирем, зато небо голубело густо, как море, и байкальский ворон на кедре перед электростанцией громко кричал: «Кро! Крак!» А совсем не «Ки-ки-ки!», как обычно изображала ворона в своих сказках бабка Катэ. В дом к Мальчакитовым пришла освободительница — жена соболятника Могилевцева фельдшер Тамара в бордовом пальто с воротником из песца почему-то, а не из шоколадно-голубоватого подлеморского соболя, хотя этих соболей ученый переловил на своем веку достаточно.

— Ну, где наша бриллиантовая нога? — весело спросила она, раздеваясь, наполняя дом сложным запахом мороза, снега, каких-то лекарств, въевшихся в ее темные пышные волосы, и аромата каких-то заморских уже вод, что ли, каких-то городов неизвестных, может быть тех, где и стоят целые леса оленных труб.

И все смотрели на нее с уважением и надеждой. В поселке она была не просто фельдшером, а Докторшей, и хорошо знала об этом, держась соответствующе, как сказал бы лесничий Федор Андрейченко. С ее манерой вести себя не могли быть вровень даже манеры главного бухгалтера, жены главного лесничего. И только жена заместителя директора по науке — мордатого Дмитриева — Валька Дмитриха, как ее называли, — затмевала Докторшу. Но то уже были не манеры, а спесь и амбиции , по слову луча Генриха. Дмитриев метил в директора, и Директоршей себя Валька Дмитриха уже и носила по единственной улочке поселка. Улочка называлась «Набережная» и шла от речки до скал за Горячим источником вдоль берега моря, мимо конторы, музея, домов. И еще был один переулок без названия, ведущий от Набережной к царству Светайлы — аэропорту. В этом переулке Мишка и жил в одном большом доме вместе с семьей пекаря Петрова, чернобородого, как дядька Черномор из сказки, только пекарь был не карлик, а широкоплечий, сильный, статный мужик, искавший когда-то в горах драгоценные камни вместе со своей геологиней Любой, а потом осевший здесь, на туманном холодном берегу. Дом был разделен на две половины.

Мишка, конечно, оробел и подумал, что лучше бы подождать еще… даже можно и дальше терпеть чесотку. Но Тамара уже гремела рукомойником, мыла руки, вытирала их поданным бабушкой белейшим полотенцем с красной вышивкой. И входила в комнату, улыбалась, что-то говорила. Мишка даже не понимал ее слов, забоялся сильно. Сидел тихо и ждал. Ногу его в гипсе положили на доску между двумя табуретками, с пола убрали половики, чтоб легче потом было подмести. И Тамара приступила к разрезанию гипса острыми ножницами. Руки у нее были полные и красивые. Голос мелодичный, грудной. Мишка вспомнил, как бабушка говорила, что Докторша — побогаче добыча всех его соболей. Ученый развелся со своей первой женой, найдя эту в далеком южном городе под названием Кишинев. И она, южная женщина, здесь не сникла и не скукожилась, а сильнее зацвела, по словам другой бабки, иногда заглядывавшей к Катэ посудачить о делах заповедных, ключницы Зины, топившей и убиравшей баню на Горячем ключе.

И ни малейшей боли Мишка не испытал. Тамара ловко разрезала его глиняную ногу, как ее называл луча Генрих, смочила вату в каком-то растворе лечебном и протерла кожу от паха до пятки, так что весь зуд разом прошел. Коленка была еще перебинтована. Бинт прилип к коленке и рыжел ссохшейся кровью. Тамара полила на бинт раствора из своей бутылочки, подождала немного и осторожно принялась разрезать его… Раз! — и все увидели коричневую Мишкину коленку, зашитую посередине темно-красными нитками. Тамара сказала, что внутри есть еще один шов, но его, конечно, трогать не надо, там такие специальные нитки, которые рассасываются сами, а вот эти нитки с верхнего шва надо удалить, чтоб не вросли. Мишка пожалел, что и верхние нитки не рассасываются, как бы было здорово… Тамара уже протирала шов раствором, пахнущим спиртом. Дядька Кеша, наблюдавший вместе со всеми за операцией, шумно и тоскливо потянул воздух носом, так что Зоя досадливо наморщилась и отмахнулась, словно от назойливой мухи.