Рут Швайкерт - Закрыв глаза

Шестнадцатого июня 1995 года, без двадцати пяти два, Рауль сидел в столовой Швейцарского телевидения и совершенно не вспоминал о том вечере у Алекс дома, когда он впервые взял с собой в постель газету, как делал обычно у себя дома, чтобы немного еще почитать перед сном.

Приблизительно раз в год, в Мюнхене, Цюрихе или где-нибудь еще, Алекс и Ульрика раздевались догола и сравнивали свои тела во всех деталях, а также свои подлинные или придуманные любовные истории – с Хасаном, Куртом, Лораном или Сильвио, причем рассказывали их друг другу до противности подробно. Они спали в одной постели; ночью Ульрика, лежа рядом с Алекс, непрерывно чесалась, до крови расцарапывая себе изъеденные нейродермитом запястья, – и однажды солнечным днем в Английском парке, в последний день 1993 года, Ульрика сказала ей в присутствии своих друзей (пенсионеры, только что оба вышли на пенсию; они стояли на ярком зимнем солнце, которое освещало каждую жилочку на их лицах; да, сказал один из них, его звали Фриц: «Ты только посмотри на нас, перед тобой отходы закосневших идеологий; мы порождены еще тем, прежним гуманизмом: suum cuique, [17]мы – списанные экспонаты из музея перебежчиков через границу, который никто добровольно не посещает»):

«Кстати, я уже давно хочу тебе кое-что сказать».

«Что?» – спросила Алекс.

«Все-таки лучшей подруге я просто обязана это сказать».

«Ну, говори!»

«У тебя что, нелады с пищеварением?»

«Нет, с чего ты взяла?»

«Но у тебя довольно сильно пахнет изо рта».

«Может быть, – просто сказала Алекс, – я же лук вчера ела, вот и запах, пошли домой, пожалуйста».

В Мюнхенском центре современных технологий выживания в конце года предлагались самые знаменитые групповые тренинги. «Соедини Восток и Запад» – значилось на плакатах, «Ты – тайный центр Вселенной», «Познай самого себя в мудрости первобытных африканских народов».

Алекс и Ульрика, поначалу молча, пили зеленый чай со фтором из шведских кофейных чашек и вот так, глоток за глотком, пили последний час 1993 года. Вокруг них приблизительно двести человек делали то же самое с минеральной водой, шампанским или вином; каждый проглатывал свой прошедший год. Чужие друг другу туристы – участники группового тренинга, которые, повсюду участвуя в тренингах, путешествовали по всем подобным заведениям всего мира, общались между тем на английском или немецком, обсуждая особенности разных аэропортов; все сошлись во мнении, что больше всего самолеты опаздывают в Гонконге, со смехом вспоминали о глупых рекламных слоганах типа «Fly buy Dubai», [18]и по собственной инициативе демонстрировали выгодно приобретенные кулоны со знаками зодиака из золота в двадцать два карата, а Ульрика принялась рассказывать о своем знакомом косовском албанце, о том благе, которое несет с собой полная невозможность вербального понимания, когда недоразумений попросту не может возникнуть, потому что никто и не рассчитывает на понимание. Они оба говорили на очень плохом английском, поэтому все внимание было сосредоточено на скрытых импульсах; ведь тело лгать не может, сказала Ульрика, и в этот момент Алекс, словно подчиняясь какой-то силе, обернулась.

Перед нею было лицо ее отца.

В половине четвертого пополудни свет потоком падал через широкие окна ателье на разбросанные повсюду вещи, слова и времена, и они, озаренные одинаковым светом, становились неотличимы; будущее, которое рисовало воображение, где-нибудь в Париже; порезы на пальцах; мелкие, побледневшие воспоминания о сперме Сильвио или Рауля на простыне; и уже следующий взгляд, следующая мысль заставляли тебя распадаться на какие-то составные части, которые казались еще более абсурдными, которые выстраивались в такой же ровный равнодушный ряд, как разноцветные, узорчатые стеклянные бусины венецианского колье, которое Алекс часто перебирала, словно четки, – звуковые волны первого крика еще не зачатого новорожденного, симметричное расположение молекул тошнотворного запаха гари в момент, когда внезапно прервалось детство Дорис Хайнрих, мгновение несколько лет назад, когда ты случайно хватаешься руками за овечий череп и попадаешь пальцами в пустые глазницы, поднимаясь от моря по угрожающе раскисшим, крутым травянистым склонам к невидимой пока деревенской дороге близ Гленн-Чолм-Силл у северо-западного побережья Ирландии, – беззвучный бунт света против жадной до власти хронологии, думала Алекс; надо бы разбить вдребезги все часы, на вокзалах, на кухнях и в аэропортах, стереть растущее нагромождение дат рождений и смертей, которые все копятся и копятся, – стереть из записных книжек, из человеческой памяти, из собственной никчемно умной головушки.