Елена Колина - Сага о бедных Гольдманах

«Олег такой же красивый? Стал с возрастом лучше? Хуже? Не поняла. Поняла только, что это он. Может, он теперь лысый, кривой, хромой. Не видела. Странно. Все сразу. Встреча с родителями, с Ольгой. Жизнь теперь бежит так быстро. Не то что раньше. Когда была девочкой, жизнь казалась бесконечно медленной. А теперь все быстро. Мгновенно. Неделя пробегает так, что не успеваешь подумать. Месяц, год. Это потому, что стала такая жизнь. И у меня свое дело. Журнал. Или потому, что сорок лет. Тоже может быть. А с другой стороны, странно, что раньше не встретились. Ни с кем. Ни с ним, ни с Аней. Черт с вами со всеми. Аня выглядит старше, чем я... Потому что толстая. Толстая женщина всегда кажется старше. Правильно, что я исправила зубы. Раньше зубы торчали вперед. Как у кролика. Всю жизнь переживала, улыбалась в ладошку. Как только появились деньги, поставила себе брэкет. Примета новой жизни и новой себя. Все смеялись: взрослая тетка ходит с проволокой для детей. Зато теперь зубы почти прямые. Олег, наверное, заметил... Эта чужая сорокалетняя тетка – Аня. Аня не сделала мне ничего плохого. Ни о чем не знала. Конечно!.. Ее любили. Оберегали. Как всегда. Со мной только спать, а с ней ходить в театр. Мне ни одного ласкового слова, а Ане фата и свадебный букет... Кому вершки, а кому корешки...» – Лиза представила себя простодушным медведем, а Аню хитрым бородатым мужиком, засмеялась и въехала в свой двор. И что она так взволновалась, глупо!

Для окончательной дрессировки настроения надо было выполнить еще один ритуал – покурить одной во дворе. За полгода, что Лиза жила здесь, в Толстовском доме, не было дня, чтобы она не останавливалась на минуту, прежде чем войти в подъезд. Если уходила и возвращалась несколько раз за день, то останавливалась каждый раз. Думала всегда одинаково: какая красота и какая она, Лиза, молодец.

Лиза любила подробно вспоминать, как все получилось. Она всегда все сама! Ну, правда, квартиры ей достались от родителей и от мужа, но ведь родители уехали, в общем-то бросили ее с Моней. Игорь умер, тоже в некотором роде оставил ее, и не одну, а с Инной Сергеевной... Можно было бы разменяться с ней, но как ее такую старую оставить одну без обожаемой Ксении!

Лиза посмотрела множество квартир: больших, красивых, в хорошем состоянии и полуразвалившихся – разных. Одна квартира была потрясающая, в объявлении особо было подчеркнуто: «два камина». Лиза еще не вошла в эту квартиру, еще только в машине номер дома сверяла с адресом на помятой бумажке, но уже решила, что будет здесь жить. Адрес был «Дворцовая набережная, дом №...». Два камина, белого и зеленого изразца. Белый камин с золочеными решетками, а зеленый с большими порталами... Лиза вышла на набережную и заплакала. К каминам прилагалось печное отопление. Кто мог подумать, что в наше время может быть печное отопление и не быть горячей воды... Петербург! После каминов как-то все остальное не ложилось на душу, ни на что не могла решиться, настроение испортилось, и азарт прошел. Лиза начала думать, что нет для нее квартиры, как вдруг поняла, что не нужны ей камины из чужой красивой жизни и есть только одно место, где она хочет жить. Она удивлялась: как она не вспомнила о доме своего детства... Улица Троицкая, Толстовский дом. В Лизином детстве там жил дядя Наум с тетей Раей, а совсем давно – Маня с Моней, Лизины молодые родители и родилась она сама.

Когда Лиза вошла во двор Толстовского дома, взглянула на раскачивающиеся от ветра старинные фонари, она поняла, что согласится на любую квартиру. Только бы здесь. Она не сразу вспомнила квартиру родственников, сама не пошла, попросила в агентстве узнать, кто там сейчас обитает. Оказалось, что Гольдманы давно уже съехали, а квартира предлагается к расселению. Сделку совершили очень быстро, и через три месяца Лиза уже вводила плачущего Моню туда, где прошли двадцать лет его жизни.

– Может, мне в комнате Немы поселиться? – робко спросил дед, обойдя квартиру. – Не жирно мне будет такая зала?

– Живи где хочешь, – ответила Лиза.

Моня подумал-подумал, походил еще по комнатам, к каждой примерился, прислушался к чему-то в себе.

– Приемник мой сюда заносите! – крикнул он грузчикам, показывая на бывшую свою двенадцатиметровую комнату.

– По сравнению с моим возрастом двадцать лет не такой уж слишком большой срок, дорогая Инна Сергевна, – разливался соловьем Моня за вечерним чаем. – Но какие двадцать лет? Здесь еще была жива мама, здесь мы с Немкой поссорились из-за брошки, как два гопника... да... хотя он был, конечно, не прав... Здесь мы с Манечкой жили, Костя родился, Лизочка...