Иэн Макюэн - Черные собаки

— Спокойно, — сказал он, старомодным, наполовину строгим, наполовину добродушным голосом английского «бобби».

Неужели ему и впрямь показалось, что он слишком старый, слишком худой и длинный, слишком внушительный и потому его не станут бить? Парни остановились как вкопанные, сбившись в кучу, тяжело дыша, вывалив язык и отвесив нижнюю челюсть, ошарашенные этим жердяем, этим пугалом в пальто, которое встало у них на пути. Я заметил, что у двоих на лацканах пришпилены серебряные свастики. У другого свастика была вытатуирована на костяшке кулака. Обернуться назад я не решился, но почему-то мне показалось, что турок воспользовался представившейся возможностью, чтобы свернуть флаг и улепетнуть восвояси. Двое похожих на адвокатов мужчин, поразившись тому, чем обернулась их собственная наклонность к насильственным действиям, затесались поглубже в толпу и стали наблюдать за нами.

Я огляделся вокруг, надеясь на помощь. Американский сержант и двое солдат как раз отправились на переговоры со своими восточногерманскими визави и в этот момент удалялись от нас. Удивление молодых людей быстро переросло в гнев. Внезапно двое из них рванули с места, пробежав мимо Бернарда, но знаменосец уже успел протиснуться сквозь дальние охвостья толпы и удирал теперь во все лопатки. Он завернул за угол на Кохштрассе и исчез.

Двое бритоголовых кинулись было следом, но как-то вполсилы, и вскоре вернулись к нам. Бернард тоже сойдет.

— А теперь проваливайте отсюда, — твердым голосом сказал он и махнул на них, как на стаю птиц, тыльными сторонами ладоней.

Я подумал: интересно, а оттого, что эти люди со свастиками именно немцы, как следует к ним относиться, с большим пониманием или с большим отвращением? Но тут самый маленький из них, башкастый парнишка в летной куртке, выскочил вперед и ногой ударил Бернарда в голень. Я услышал тупой звук удара ботинка о кость. Еле слышно — удивленно — выдохнув, Бернард сложился по частям и осел на асфальт.

Толпа возмущенно заворчала, но помочь никто не спешил. Я сделал шаг вперед, попытался ударить в ответ, но промахнулся. Впрочем, парню и его приятелям я был неинтересен. Они уже собирались вокруг Бернарда, приготовившись, видимо, забить его ногами насмерть. Последний взгляд в сторону караулки результатов не дал: сержанта и солдат видно не было. Я дернул одного из парней назад за воротник и попытался дотянуться до второго. Но их для одного меня было слишком много. Я увидел, что два, а может быть, и три черных башмака уже занесены для удара.

Но с места они так и не двинулись. Они замерли в воздухе, потому что именно в эту секунду из толпы выскочила фигурка и вихрем пролетела мимо меня, поливая парней отчаянной и хлесткой скороговоркой. Это была молодая женщина, и она была в ярости. Ее власть была властью улицы. Ее слова били прямо в цель. Она была ровесницей, предметом вожделения и страсти. Она была — звезда и застала их за деянием постыдным даже по их собственным меркам.

Она презирала их, и корни этого презрения уходили в сексуальность. Им казалось, что они мужчины, она же низвела их до нашкодивших детей. Они не могли себе позволить стушеваться перед ней, показать спину. Но именно это они и сделали, хотя и пытались, как могли, сохранить лицо: они смеялись, пожимали плечами, выкрикивали в ее адрес гнусности. Они притворились, друг перед другом, перед самими собой, что им вдруг стало скучно, что где-нибудь там им будет куда интересней. Они двинулись в сторону Кохштрассе, но молодая женщина никак не унималась. Очень может быть, что они куда охотнее попросту сбежали бы от нее, но протокол требовал этакой отвязной, самодовольной походочки. Она шла за ними, кричала на них и размахивала кулаком, а им оставалось только свистеть в ответ и оттопыривать в карманах джинсов большие пальцы.

Я помог Бернарду подняться на ноги. И только когда молодая женщина вернулась, чтобы посмотреть, что с ним, и когда с ней рядом появилась подруга, одетая точь-в-точь как она, я узнал в них ту пару, что прошла мимо нас на улице 17 июня. Они подхватили Бернарда с двух сторон, пока он пробовал, выдержит ли нога вес его тела. Судя по всему, перелома не было. Когда он оперся о мое плечо и мы двинулись прочь от блокпоста «Чарли», кто-то в толпе начал хлопать.

До перекрестка, где мы надеялись поймать такси, мы дошли за несколько минут. Все это время мне хотелось, чтобы Бернард тоже вспомнил, кто была его спасительница. Я спросил, как ее зовут — Грета, — и повторил имя вслух специально для него. Его донимала боль, он скорчился от боли, он, может статься, был в состоянии легкого шока, а я настойчиво пытался заинтересовать его — и чем? Посрамлением рационалиста? В нем? В себе самом?