Макар Троичанин - Кто ищет, тот всегда найдёт

Потом понеслась русская попойка.

Уже через полчаса многие стояли на рогах или откинули копыта. На место выбывших уместились подпиравшие стены: свято место пусто не бывает, говорят. Большинство вряд ли уже помнило, по какому случаю праздник — успеть бы нализаться и нажраться, а разобраться что к чему можно и после. На той стороне стола, загрустив, мощно взвыли о несчастном Хаз-Булате молодом, между столом и освободившейся стенкой, оттащив трупы в кухню, наяривали под рваный визг гармошки подобие трепака в валенках, и тёща, помахивая платочком над головой, изображала плывущую по кругу лебёдушку с прилично обвисшей гузкой. В углу романтики, тесно сошедшись лбами, неистово выясняли, кто кого любит и уважает, а у входа двое, не выяснив, сцепились, не поделивши чужого полушубка. Только молодые, остекленев телом и кислой улыбкой, сохраняли мучительное спокойствие в безнадёжном ожидании, когда вся эта непотребь, наконец, кончится и можно будет завалиться на супружескую постель и заснуть тяжким забывчивым сном, оставив на потом супружеский долг. Этот день запомнится им как самый гнусный в жизни. В общем, все были заняты под завязку, один я маялся без дела. Надо было смываться по-тихому, пока не пристроили против воли.

С трудом выпрягся из дружкинского хомута, надетого наперекосяк, с сожалением оставил добротное полотенчико на лавке — мне бы его на полгода без стирки хватило, осторожно вытащил свои длинные затёкшие кегли из-под низкого стола, крутанулся на заду — чуть штаны не задымились, и тихой сапой обошёл застывшие мумии. Дальше — хуже. Пришлось распластаться по стене, чтобы миновать лихую пляску, продирижировать Хаз-Булату, который, умница, оставил молодую жену — ярмо на шею всегда найдётся, — и только наклонился, выискивая в куче на полу своё овчинное манто, как сзади спрашивают:

— Уходишь?

Пришлось прервать поиски, выпрямиться, обернуться и культурненько ответить:

— А чё?

Передо мной стояла деваха явно моложе меня, в сером джемпере и серой шерстяной юбке, и сама серая, т. е., русая. Стрижена накоротко, и губы не намазаны. Улыбается, как будто давно знакомы.

— Я, — сообщает, — с тобой, — да так просто, будто вчера расстались.

Хотел послать нахалюгу подальше, но как раз полушубок попался на глаза. Хватаю, пока не замылили, напяливаю для верности, гляжу — и она уже одета: не смоешься. А одета-то — одна срамота: тонюсенькое пальтецо на рыбьем меху и шапчонка-вязанка. Даже жалко стало.

— Ты, — говорит, — подожди на улице, я сейчас, — уже и командует, не ознакомившись с личным составом. Ну, мной особо не покомандуешь — повернулся, не ответив, вышел и жду. Через пяток минут выскакивает — ништяк чувиха: стройненькая, живая и вывеска симпатичная, особенно фары — тоже серые, прозрачные и весёлые. — Держи, — говорит и суёт пол-бутылька вина и кулёк с чем-то. Взял, чего не взять, раз дают. Винишко привычно сунул в карман, а кулёк прижал к груди — пахнет пирогами. — Пойдём, — опять командует, подхватила под руку, и мы потопали.

— Куда? — спрашиваю по-идиотски.

— Я, — объясняет спокойно, не останавливаясь, — живу в общежитии, нас в комнате четверо, так что пойдём к тебе. Ты ведь один сейчас? — Откуда знает? И знает, куда идти. Вот влип!

Темно на улице и холодно. Особенно после жаркой свадебной бани. Луна за тучами, и снег не отсвечивает. В тёмное время самые тёмные дела и творятся. Жмётся ко мне боком, я и не знаю, как идти. Обычно шагаю пошире, а тут семенить приходится, приноравливаясь к её шагу, запинаюсь с непривычки. Нет, чтобы ей приноровиться — не хочет, мы, мужики, должны приноравливаться. — Смотри, — предупреждает, — не упади: раздавишь, — и руку, которой придерживалась за меня, шасть в мой карман. Ага, думаю, вот оно что! Пора кричать: «Грабят!» А неохота: приятно. Да и в кармане у меня ничего, кроме дырки. — Меня, — говорит, — зовут Мариной, — наконец-то, представилась, а то неизвестно с кем домой идёшь, — а тебя, знаю, Василий. — Я уже и не удивляюсь, откуда она всё знает. Может, в паспортном столе работает. Приятно быть известной личностью. Познакомились, а идём молча. Мой болтливый язык не ко времени онемел и даже подсох, то и дело приходится слюнявить и его, и губы. Убей, не знаю, о чём говорить. Сколько я девчат напровожал, а никогда такого не было. Сколько? Да ни одной. И она ничего не спрашивает. Да и как спросишь, когда, чувствую, колотит всю от холода, аж мне передаётся. Эх, думаю, была не была. Останавливаюсь, расстёгиваю полушубок — а он у меня с запасом, распахиваю полы…