Макар Троичанин - Кто ищет, тот всегда найдёт

— Вот это да! Сколько их!

Обрадовавшись, что в сковывающем мраке я не один, спешу завязать бестолковый ночной разговор:

— На какой-нибудь тоже небось такие же дураки не спят в ночи и за нами наблюдают. Вот бы потрепаться с ними.

Она, здешняя, чуть-чуть пошевелилась, устраиваясь поудобнее и теснее ко мне, и поинтересовалась тихо-тихо, чтобы те не услышали:

— О чём?

— Ну, мало ли общих глобальных проблем, — ответил, лихорадочно соображая, о чём бы межпланетном их спросить. — Построили они коммунизм, например, или до сих пор тянут как мы, собираются ли к нам по обмену опытом или нас ждут, что носят, что едят, в чём дефицит, как с геофизикой, может помочь чем надо… — Не стал бы по мелочам отвлекать от сна.

— А я бы спросила, какие у них ночи, какие цветы растут… — задумчиво прошептала соседка, собрав в расширенных от восторга глазах все звёзды и ту, на которой дремлют наши собеседники.

— Вот ещё! — возмутился я, придвигаясь в свою очередь к ней ближе, так что боку стало жарко. — Будешь всякой ерундой занимать космическую связь.

Помолчали, исчерпав космическую тему, пора переходить к земной.

— Маша!

— А?

— У тебя есть парень?

— Нет.

— А был?

Она не ответила.

— И у меня нет и не было, — сознался, нисколечки не стыдясь ущербности. Марьи не надо было стыдиться! Наоборот, хотелось поплакаться в подол и получить утешение.

Опять замолчали, пугаясь касательных шевелений.

— Маша!

— Что?

— У тебя есть мечта? — и пояснил: — Такая, чтобы не сбылась. Как фантастический маяк.

Она нашла мою руку, сжала своей горячей, понимая, как трудно быть далёкими, лёжа рядом.

— Хотелось бы написать книгу, чтобы все герои были хорошими и красивыми людьми.

Я хмыкнул. Признаться, кроме детективов, никакой литературы не люблю. Особенно душещипательных романов.

— Утопия.

— А у тебя?

Моя мечта не сравнима с ейной, не стыдно и признаться.

— Хочу найти такое месторождение, чтобы сразу на Ленинскую.

— Исполнится, — предрекла она уверенно.

А я сомневаюсь.

— Ленинскую ни шиша не дадут, замылят.

— Почему, если заслужил?

Вздохнул и сознаюсь ещё в одном своём недостатке:

— Её дают, когда общественную работу ведёшь, а у меня с этим туго: то влево, то вправо от генеральной линии водит, и авторитетности мне не достаёт.

— Ну и бог с ней, — успокаивает. — Нужна-то она тебе?

В общем-то не очень нужна, а хочется.

— Маша!

— Что ещё? — голос её увязал в подступавшей дремоте.

— У тебя родители кто?

Помедлив, ответила нехотя:

— Мама ветзоотехником на норковой ферме.

— Ого! — обрадовался я за Марью. — Небось вся в мехах ходишь?

- Ага! — подтвердила мехмодница. — За каждую сдохшую зверюгу из зарплаты половину платить приходится. Терпеть не могу мехов.

Промазал, однако.

— А отец?

Она отняла руку и не ответила.

— Давай спать, поздно уже, — повернулась на свой бок и замерла.

И я, не дотумкавшись, чем огорчил, тоже улёгся на свой бок, упрятал обоих брезентом и сразу отключился.

Проснулся, словно кто толкнул под бок. Похлопал рядом левой ладонью — пусто. Рывком скинул с головы брезент и чуть не ослеп от ярко-жёлтого прожектора, нацепленного на далёкие ёлки-сосны и переливающегося светлыми цветами радуги в холодной утренней земной испарине. Боже совсем не экономит энергии. Высоко-высоко бледно серебрились не успевшие вовремя погаснуть звёзды, а напротив Ярила падала, тоже опаздывая, поджаренная луна. Вблизи ярко пылал костёр, отдавая все калории обогреву вселенной, и испуганный туман, подсыхая и светлея, медленно отступал от нашей лёжки к ручью, клубясь там густыми ватными тюками. Хорошо-то как!

Марья, нахохлившись, сидела у костра, протянув растопыренные пальцы к огню в надежде, что тепло от них добежит до пяток, и щурила без того зауженные глаза с тёмными омутными зрачками. Интересно, какого они цвета? Глядел-глядел, а хоть убей, не помню. Говорят, глаза — зеркало души. У неё оно замутнённое чем-то изнутри.

Потянулся сладко всем телом и зря: колено остро резануло так, что ойкнул, а нога заныла, и хорошее утро сразу кончилось.

А она издевается:

— С добрым утром!

Кому доброе, а кому — дрянь! Буркнул сердито, срывая злость:

— Привет.

Вставать расхотелось. И чего расселась, неужто надеется, что я пойду? Однако припёрло. Попытался демонстративно подняться, без помощи всяких там яких, но она подскочила, как будто звали, чувствуя вину за то, что здорова, за то, что будет уговаривать, я знаю. Не надейся, не выйдет: сказал и — точка!