Татьяна Апраксина - Жасмин и флердоранж

Он нужен только как проводник, связующее звено между тобой и городом, а больше — низачем, и пока постоянно отвечает на какие-то звонки, и когда демонстративно выключает телефон — с таким отчаянным видом, словно швырнул его вниз с колокольни, — остается инородным телом, чужаком, третьим лишним. Если в любой момент прогулки ушел бы, не предупредив — не о чем и жалеть; даже если не найдется такси или открытого кафе, где можно дождаться утра, все равно город кажется безопасным, уютным, гостеприимным. Не страшно было бы, а, может, и хорошо, к лучшему…

Все это было так недавно, думает Камила, лежа под пледом. Кувшин стоит рядом, у самого края постели, но холодное питье совершенно не привлекает. Комната еще не успела прогреться, а настроение такое же мокрое, серое, вязкое как тучи снаружи. Обогреватель включать не хочется, он сушит не только воздух, но и глаза, нос, горло, от него вечно кашляешь и ищешь капли для глаз.

Совсем недавно, вчера, рукой подать.

Да нет — семь лет не такой уж малый срок, наверное, особенно для этих внешних миров — политика, бизнес, производство, управление, Совет, корпорации… там, кажется, и семь секунд идут за семь столетий. Лихорадочная спешка, поверхностное скольжение, гонки. Там живет сестра, и, наверное, даже с удовольствием, ее молодой человек тоже доволен и счастлив, судя по голосу, которым он говорит о своем нынешнем.

Можно встать, добраться до стола, включить компьютер и сделать несколько запросов в сети — все узнать, все увидеть: что представляет из себя пресловутая «нормальная жена», откуда она родом, как выглядит. Можно — и не хочется, именно потому, что просто, доступно, не требует никаких усилий. Десяток нажатий на клавиши, и все получишь — портреты, досье, пресс-релизы. Противно, не хочется, не хотелось и знать; никогда, ни разу не интересовалась, не разыскивала сведения, не высматривала фамилию в заголовках новостей.

Катажина, наверное, не знала — да и не «наверное», а точно. Слишком уж бесхитростно и просто поделилась своими новостями и впечатлениями. Но легче от этого не делается. Что услышано, то услышано. Память не вымоешь, как уши или руки. Только теперь становится понятно, чем была глухая отгороженность от всего, что связано с этим человеком, его жизнью, делами и планами: ожиданием. Теперь пленка лопнула, герметичность нарушена, внутрь проник воздух… и оказался слишком холодным, иссушающим. Мерзкое ощущение открытости всем ветрам пройдет, конечно. Когда-нибудь — несомненно. Может быть, даже завтра. Но до этого момента еще нужно дожить.

— Ты переживешь, если я тебя завтра оставлю на целый день одного?

— О, нет! — хватается за голову Максим. — Я брошусь в море и морская пучина поглотит меня… а, собственно, за что?

— Мама хочет съездить со мной к нашим старым знакомым, но они там говорят только по-польски. Ты озвереешь.

Общество совершенно незнакомых и не имеющих с тобой общего языка людей — хороший способ испортить себе день; если есть альтернативы — лучше провести время как-нибудь иначе. Как угодно иначе. Но дело даже не в этом, а в совершенно неожиданном проявлении заботы со стороны супруги. Еще недели две отпуска — и это может войти в привычку. Корпорация упадет в обморок от изумления.

— Если дело только в моем комфорте…

— Да никто там меня не съест. Они милейшие люди… — Кейс все-таки смиряется с тем, что частая расческа не продерется через ее кудри. Расческа отправляется в мусорное ведро, провожающий ее взгляд исполнен благородного презрения. — И тебе целый день никто не будет портить жизнь.

— Ты и не умеешь портить жизнь.

— Я-а? — Любимая женщина возмущенно плюхается рядом, больно щиплет за бок, изображает другой рукой убийственно грозную кошачью лапу.

— Совершенно не умеешь. Ты, — уже полушутя, полувсеьез отвечает Максим, — можешь так тяпнуть или прижечь, что хочется немедленно умереть. Но ты говоришь правду, просто злобно и слегка преувеличиваешь. А жизнь портят совершенно не так. Это надо делать медленно, методично и вовсе не так искренне.

— Богатый опыт по этой части? — щурится Кейс.

— Скорее — наблюдений за процессом, — автоматически врет Максим. Врать, когда адресат лжи сидит верхом на твоих коленях, нос к носу, и внимательно смотрит в глаза, весьма непрактично — даже если делаешь это с привычной убедительностью.

— Знаешь… — едва слышно выдыхает адресат, — я думаю, это хорошая стратегия — всегда делать вид, что все замечательно. Я возьму ее на вооружение.