— Ну Камила вроде бы легче на подъем?
— По-моему, она вот как последний раз в Рому и выбиралась, лет семь назад, так до сих пор это считается событием, — ябедничает жена, облизывая пальцы. — Ну, может, я чего-то не знаю, конечно… Отец хоть в Кракове живет, пока учебный год, там все повеселее. Так что там насчет времени?
— Просто интересно, почему раньше столько всего получалось за день сделать, а теперь…
— Ну не знаю, — Кейс пожимает плечами. — У меня все было наоборот. По-моему, я всю школу проспала. На уроках спала, приходила и спала, меня еще везде таскали — музыкальная школа, теннис, верховая езда, танцы… а я и там тоже спала. Сейчас вспоминается только одно — спать хочется, а постоянно дергают куда-то. Какие я истерики устраивала, чтобы перестали!.. Я у дедушки пряталась, помогала ему писать — печатала, материалы искала и отбирала. Так вот и заинтересовалась тайнами преступного мира, — смеется она. — Дед как рявкнет «отстаньте от ребенка!», так все и отставали.
— А сейчас ты спать собираешься?
— Да расхотелось как-то. Тут же высыпаешься — тихо, свежо…
— Тогда зачем мы обмародерили холодильник, наверное, завтрак скоро?
— Часов в девять… по привычке же. У меня биологическая ночь. Террановская.
— Заметно, — кивает Максим, созерцая необычно живую Кейс, которая уже изничтожила горсть печенья, а теперь наворачивает вперемешку оладьи и творожники с изюмом. — У тебя ярко выраженный День Дракона.
— Это что за ересь?
— Какая-то азиатская. Когда просыпается драконий аппетит.
— Если ты будешь меня дразнить, у меня точно настанет день дракона, — обещает супруга. — А у восточных драконов омерзительный характер, еще паршивее чем у европейских. Так что лучше ешь… — самый большой творожник, щедро обмакнутый в сметану, угрожающе маячит прямо перед носом. — И молчи.
— Слушаюсь, мэм!
Бывает так, что в человеке сразу, сходу не нравится все. Он оказывается рядом, в соседнем кресле, и каждая деталь в нем кажется персональным вызовом, источником раздражения, провокацией. Не та ткань, не тот цвет, не тот крой; неправильный, слишком глянцевый, слишком обтекаемый портфель; легкие плоские часы, платиновые запонки и зажим для галстука — все это воспринимается сразу, ярко, обступает со всех сторон… человека пока еще не видишь, не чувствуешь, но выбранная им оболочка не нравится, раздражает даже запах — заурядный, нарочито благопристойный шипр. Такому соседу, такому мужчине сразу хочется что-то показать — например, полное отсутствие интереса к нему, доказать — его негодность, ничтожность и ненужность вопреки всем его атрибутам…
Потом, когда из скафандра, из куколки проступает силуэт — профиль, наполовину скрытый длинной челкой, очертания рук, подчеркнутых манжетами, манера переплетать пальцы, чтобы не отбивать неведомый ритм по подлокотнику, — ни облегчение, ни сожаление не приходят. Негодование вскипает шире, сильнее: какое неправильное существо! Неправильное со всех сторон. Неправильно одетое, неправильно сидящее на своем месте, неправильно, без ожидаемого вызова и нарочитости, стеснительно засыпающее на особо скучном докладе.
Этот совершенно неправильный во всех отношениях человек тоскливо озирается, потягивается, хрустит пальцами — и поворачивается к тебе:
— Если я сейчас не выпью чаю, я засну. Составьте мне компанию?
— Тоже заснуть? — Оказывается, яд на него не действует; он просто смотрит куда-то не в лицо, а мимо, не то на спинку кресла, не то на задние ряды, смотрит — и совершенно не слушает, а если и слушает, то не слышит:
— Начнем все-таки с чая…
За чаем следует обед — не в ресторане гостиницы, где кормят уныло, из расчета на некоего среднестатистического посетителя конференции, а в уютном ресторанчике за углом, где подают совершенно восхитительный кофе с апельсиновым ликером и гвоздикой, а сыр заставляет подозревать, что меню составляли люди, читающие тайные мысли и скрытые желания Камилы. Ужин в другом, еще более приятном заведении. Ночная прогулка по городу, по всем его кабакам и достопримечательностям вперемешку, стертые ноги, много вина и горячего шоколада, огни и переулки, замки, город, которым его никогда не увидишь днем, с гидом.
Неправильный спутник не начинает меньше раздражать — все в нем кажется показным и вычурным, слишком дорогим, слишком новым или слишком старым, — но сквозь раздражение проступает подобие интереса. Он умеет рассказывать то, что не ожидаешь услышать — не выхолощенные истории экскурсоводов, а коктейль из мифов, выдумок, сплетен, реальности и ощущения этого города, этого мира. Умеет показывать — без высокомерия, без снисходительности, с удовольствием, радостно принимая каждое впечатление, удивление, интерес. Умеет молчать, в конце концов: пропадать, растворяться в тенях, уходить из реальности, не мешая знакомиться с камнем и ветром, с древним и новым.
Читать дальше