Бахыт Кенжеев: Портрет художника в юности

Двери по сторонам коридора располагались с такой частотой, что помещения за ними, вероятно, были сущими клетушками. Так и оказалось: одно окно, едва помещающийся фанерный стол, несгораемый шкаф, и на внутренней стороне двери - плотничий гвоздь, на котором висел, источая запах утреннего дождя, серый габардиновый плащ старшего лейтенанта Зеленова.

- Здравствуй, Татаринов, - он привстал со стула, обитого потрескавшейся рыжеватой кожей.

- Ave, Caesar, - отвечал я, пожимая протянутую руку.

- Ох, аэд, все бы тебе драматизировать, - продолжал улыбаться мой старый товарищ (за миновавшие годы он отрастил канальские усики щеточкой и прибавил килограммов пятнадцать весу), - видишь, как разносит людей жизнь в противоположные стороны. Можно ли было десять лет назад представить, что мы с кем! с Алешкой Татариновым! будем сидеть по разные стороны этого стола! Помнишь кафе "Лира"? А портвейн на школьном дворе?

- Здесь и впрямь довольно неуютно, - сказал я.

- Что поделать, Алешка! Мы же на бюджете, мы обыкновенная, в сущности, советская организация, со всем положенным бардаком. Работы выше головы. И при этом, - он понизил голос, - в сентябре весь экзотерический отдел собираются отправить на картошку в подшефный совхоз. Твои дружки считают нас за кровопийц, душителей культуры, а мы, повторю, заурядные совслужащие. Куришь? - он протянул мне пачку той же "Явы", что много лет назад. - Фабрика "Дукат", к сожалению. Приходится самому подсушивать - зимой на батарее, летом на солнышке.

Я закурил. Табак и в самом деле был хорошо просушен, и горел удивительно быстро. Во дворе за раскрытым окном какой-то старик сугубо штатского вида высаживал на клумбе белые и розовые флоксы. Панибратский тон Зеленова звучал ужасно фальшиво - в конце концов, мы никогда не были с ним друзьями, да и надрывных излияний я никогда не любил.

- Только не нервничай, - предупредил он мой вопрос. - Рядовая дружеская встреча. Можешь считать, что я воспользовался служебным положением, чтобы повидать брезгующего моим обществом старого товарища.

Я недоверчиво промолчал.

- Ты ведь, я надеюсь, остался советским человеком, несмотря на грехи молодости? - осведомился Зеленов уже чуть менее фамильярным голосом.

- Остался, - кивнул я, оставив "грехи молодости" без внимания.

- Значит, найдем общий язык, непременно найдем, - он выдвинул несколько перекошенный ящик стола и достал из него сначала пухлый желто-бурый скоросшиватель, а потом - мой собственный кассетный магнитофончик, пропавший месяц назад из Староконюшенного переулка, и шесть кассет. - Воры пойманы, похищенное изъято. Распишись в получении, нам чужого не надо.

- Кассет было больше сорока, - сказал я почти обиженно.

- Мы возвращаем только пустые. Понимаешь, полагается их все прослушать. Антисоветчину и идеологически ущербные произведения изымаем, нормальное искусство возвращаем.

- Когда?

- Со временем. Ну и, конечно, в зависимости от найденного общего языка.

Я оставил на ротапринтном бланке мгновенно расплывшуюся подпись и положил магнитофон с кассетами в портфель.

- Хорошо, что поместился, - сказал Зеленов оживленно, - а то пришлось бы оформлять пропуск на вынос материальных ценностей. Представляю, как тебя накачали твои дружки перед этим визитом. Уже дрожишь: провокация, дескать, сейчас на выходе проверят портфель и обвинят в краже собственного имущества. Успокойся, здесь в такие дешевые игры не играют. Магнитофончик-то где покупал? Только не вздумай лгать Володьке Зеленову. Я же не для протокола.

- Он совсем старый, - сказал я, - то и дело барахлит.

- А все-таки?

- На этот вопрос я отвечать отказываюсь, как не имеющий прямого отношения к делу, - вдруг сказал я.

Этой фразе, как и всей системе ответов на вопросы тайной полиции (придуманной святым человеком Владимиром Альбрехтом), меня вчера долго учили озабоченные Петр и Георгий, но я не был уверен, что наберусь мужества ее употребить.

- Слышали мы такие ответы, - хмыкнул Зеленов, - однако слышали и другое. Например, коллеги недавно рассказывали мне одну совершенно детективную повесть. Представь себе некоего студента-первокурсника, который получает от своего научного руководителя энное количество секретного вещества. И меняет его у одного довольно подозрительного типа на какую-нибудь импортную безделушку, скажем, магнитофон. Не задаваясь вопросом, что с этим веществом произойдет дальше. А может быть, и задаваясь, однако не обладая слишком твердыми моральными принципами. Подозрительный же тип, допустим, продает его иностранному дипломату. А научный руководитель исчезает за границей при таинственных обстоятельствах. И, надо полагать, является к своим новым хозяевам не с пустыми руками. Возникает законный вопрос о роли того студента-первокурсника во всей этой, прямо скажем, довольно неприглядной истории.