Ева Софман - Солнце в зрачках

— Вы думаете, ваша жена хотела бы, чтобы её…

— Она бы хотела, чтобы я пошёл за ней.

Шелест умирающей листвы.

— Пять лет уже. Значит, всегда. Моя любовь — призрак. Я тоже. Я не живу. Вы правы. Но и умирать не хочу. Если умирать, то не задумываясь. Потому что чем больше об этом думаешь, тем страшнее становится. Да и ещё один грех на душу брать не хочется. Хотя меня и с одним там ничего хорошего не ждёт — если оно есть, там. И… да. Наверное, я просто знаю, что смерть — для меня слишком лёгкий выход.

Море в её глазах искрилось слёзно-фонарным светом.

— Что же вы за человек такой… Неужели не осталось ничего? Ради которого могли бы остаться, а не существовать на грани?

— Нет.

Он развернулся. Пошёл к двери.

— Трус, — бросилось вслед. — Действительно.

Шаг на миг сбился с ритма.

Не оборачиваясь, Анджей вошёл в подъезд.

Домой. Оставляя за спиной — себя, много лет назад, смотрящего ему вслед.

В город тихо вступала осень. И неважно, что август. Лето давно уже подняло белый флаг.

Понемножку, почти незаметно, без боя осень брала Москву. Охлаждала воздух. Раскрашивала древесные кроны. По капле прибавляла минутки к ночи.

Сложив крылья, разноцветными бабочками потихоньку падали на асфальт листья…

— А я думал, вы предпочтёте забыть… труса.

— Я попробовала. Получилось плохо.

Солнце мягкой карамелью заливало парковые дорожки, по которым они снова шли вдвоём.

Место встречи изменить нельзя.

Единство не времени, но действия.

— Нет, что вы за человек, Анджей? Прекрасно осознаёте всю бессмысленность вашей теперешней… существования, и ничего не пытаетесь изменить. Даже не хотите. Замуровались заживо в своей трагедии, как в мавзолее. Может, вам просто доставляет удовольствие себя жалеть? Или строить из себя птицу-подранка для окружающих?

— Не пытайтесь меня разозлить, Полина. Если я и разозлюсь, то не на себя.

Удар трости прозвучал на тон выше остальных. Стукнула с досады.

Как-то изменилась она. Рыжая. Что-то в ней…

Ломается?

— Вот устрица!

— Я уже слышал… Полина, хватит об этом.

— Сделаем вид, что ничего не было? Глупо.

— Жизнь вообще глупая штука. Хоть вы это пока и отрицаете.

— Не пока. Я не буду такой. Никогда.

Не зарекайся, девочка.

— Неужели вам действительно ничего в этой жизни не дорого? Ни-че-го?

— Факт жизни.

— И всё?

— Наверное.

— Тогда я вам покажу. Другое.

Мимо них со звонкими криками, играя, бежали дети. Четверо, лет шести, со сдвинутыми набекрень шапочками и беретами, лихо торчащими вихрами и летящими по ветру косичками. Не гнались друг за другом, просто бежали. Просто потому, что весело было бежать. Пролетели перелётными пичужками по аллее и исчезли — лишь крики и смех остались в воздухе колокольчиками. Да матери прочеканили следом каблучками ритм неторопливой сплетни.

— Поймите, Анджей — всё зависит от восприятия. Исключительно от него.

— С чего я вам сдался, Полина? Почему не можете просто признать, что это не ваше дело?

— Ну признаю, предположим. Опущу лапки и признаю. А в другой раз так и вовсе мимо пройду. И с каждым таким "признанием" буду становиться всё больше похожей на них. Они все — признали. Все — равнодушны. Все — как один. Толпа одинаково равнодушных и потому безликих. Может, равнодушным жить легче. Равнодушие — жизнь без боли. Но и не жизнь. Живыми нас делают чувства, а чувства очень часто ранят. Кому, как не вам, это знать?

— Просто в один прекрасный момент меня утомят ваши полные юношеской розовоочковости речи. И тогда вам будет некого упрекать в устрицизме. Почему бы просто не разговаривать… не слушать город, как вы любите?

— Мы и разговариваем просто. А вот вы своим упрямством всё усложняете.

Он чувствовал себя обгорелой спичкой, которая плывёт по тротуарному ручейку к канализационной решётке и смотрит вверх — на другую, горящую в чьей-то заботливой руке. А та, пылающая, зовёт

его, зовёт и искренне не понимает, почему он не может подняться, почему не может тоже зажечься…

Всё зависит от восприятия? Да, наверное. Только вначале стань спичкой, а потом попробуй воспринять себя птицей.

Искрящиеся маленькими солнцами застёжки чёрного футляр оказались в её пальцах отстранённо, почти неосознанно. Руки жили сами по себе, пока взгляд искал что-то вдали — в светлой, прозрачной осенней небыли.

— Почему-то лета в последнее время стали короче. Вообще время бежит куда-то… Всё быстрее и быстрее. Месяц, кажется, за неделю, неделя за день… Не замечали?