Бахыт Кенжеев - Плато

В дни пасмурные они выбирались на тропинку, ведущую в гору, и медленно подымались по шуршащей прошлогодней хвое, ни разу, впрочем, не достигнув вершины. В пластиковой сумке, которую брал Коган с собой за отсутствием порядочной корзинки, задыхались и покрывались слизистыми синяками обломки грибов. Всякий становился предметом восторженного взвизга и тщательного, почти научного изучения, а затем - краткой лекции о его сходстве и различиях с отечественным собратом. Иные были точной копией тамошних, иные выдавали возможную ядовитость коварной прозеленью на бархатной изнанке шляпки, либо просинью на разломе ножки, и со вздохом бросались обратно на землю. У иной сыроежки Коган, словно Алиса в стране чудес, отламывал край шляпки и лизал место разлома - горчащий гриб также выкидывался, безвкусный - присоединялся к урожаю. Попадавшиеся по дороге домой студенты и местные жители при виде добычи недоверчиво отшатывались, сочувственно посматривая на Сюзанну, а Коган настойчиво повторял по-английски: "Съедобен, совершенно съедобен", и весь вечер потом, нацепив передник из инвентаря казенной квартиры, возился с алюминиевой сковородкой, куском масла и мелкими луковицами, от которых глаза у него нещадно слезились.

В дни дождливые - а такие тоже нередки на Зеленых Холмах - после занятий оставалась обширная веранда, колючие от старости соломенные кресла и стол на алюминиевых ножках, заваленный когановскими бумагами. Он за несколько дней в любом месте обрастал бумажным хламом, от газетных вырезок до ксерокопий каких-то писем и листов стандартной писчей бумаги с одной-двумя строчками. Валялись по всей квартире и растрепанные книги в бумажных обложках, которые Коган впрок, в надежде рано или поздно толком выучить английский, десятками покупал на гаражных распродажах, на барахолках и в букинистических магазинах, отыскивая их на полочке с зазывной надписью "25 центов". На Зеленых Холмах ко всему этому добру добавлялись и опусы студентов. Значит, и в дождливые дни Коган не скучал - смотрел за окна веранды, где крупные капли барабанили по черному атласу асфальта, где отдаленные горы едва сквозили сквозь опаловый влажный воздух, и по обочине шоссе брели матери с младенцами в оранжевых непромокаемых плащах. Отворачиваясь в смущении, взводил очи к дощатому беленому потолку, будто вспоминая - и действительно вспоминал дожди Среднеславянской равнины, которые ничуть не были схожи с этими - ни гор, ни отдаленных монархических сосен, ни блистающих под дождем фордов и тойот. Или же - вспоминал дожди Нового Амстердама, серые капли, наотмашь падавшие в кирпичный двор, в огромный бак для мусора, прямо над которым располагалось единственное окно его разваливающейся квартирки. Бормотал вслух, завораживая Сюзанну не самими воспоминаниями, но ладным умением располагать слова в пространстве, отмечать их взаимную тягу или неприязнь, так что одно и то же слово, например, "дождь", ловя отблески слов окружающих, бывало то серовато-розовым, почти жемчужным, то оловянным, тяжелым и непрозрачным слитком.

Студенты уважительно спрашивали, пишет ли он, но в ответ Коган только смеялся.

Пренебрегал он и чтением. Однажды вечером торжествующая Сюзанна принесла из библиотеки кипу сравнительно свежих журналов из Отечества и уронила ее на зашатавшийся стол с алюминиевыми ножками. При виде этого богатства Коган вдруг поморщился и отвернулся обратно к окну, едва не расплескав свой густой, с кружащимися хлопьями заварки чай в толстой глиняной кружке (он не признавал американских пакетиков, и повсюду возил с собой запас рассыпного).

"Я думала..." - начала обиженная Сюзанна.

"Зря," - сказал Коган, уставившись в дождливое окно, "зря."

Они, бывало, почти до рассвета шептались, выходили из себя из-за дождя, несъедобных грибов, какой-нибудь строчки двухсотлетней давности или сравнительной смехотворности студенческих сочинений - но о возвращении Когана в Отечество не вспоминали ни разу. Стопка журналов на голубой расцарапанной пластмассе общепитовского столика нарушала этот молчаливый уговор, отвратить ли Сюзанна хотела Когана от его бестолковой затеи, или наоборот, решив (после бесплодных уговоров в Городе), что он человек конченый, порадовать его, как алкоголика на бесполезном излечении - плоской, тайно пронесенной в больницу фляжкой джина. Он попросил отнести все журналы обратно, не раскрыв, а несколько дней спустя обмолвился: придуманный мир летней славянской школы на Зеленых Холмах, с дождем и твердыми окатышами незрелой малины на колючих кустах, серым речным песком и просеками для грядущих лыжников на склонах слишком благодатен для мечтаний об иной жизни, и пускай этой благодати сроку заведомо семь недель, так даже лучше, не успеет приесться, зато настоящая и под рукой, а никаких других проектов жизни, ни прошлой, ни будущей, пускать в Северопольск не след - слишком он хрупок, слишком привередлив, слишком сильно пахнет свежескошенной травой после грозы, отсырелым лоскутным одеялом и бензиновым дымком с главной улицы.