Марина Юденич - Дата моей смерти

А мысль моя, тем временем, рвется дальше — Тем более — хочется продолжить мне, — что он любит меня, и никогда не переставал любить. Грешен же он передо мной в том, что, когда поставлен был перед выбором: наша любовь или власть, которой (теперь я понимаю это отчетливо и удивляюсь своей слепоте в прошлом ) жаждал страстно, болезненно, почти маниакально, — он выбрал второе.

Бесспорно, мое желание спешно вылепить новый образ Егора, подталкивает к тому, чтобы отпустить его прежние грехи.

А лучший способ для этого — объяснить природу поступков, искалечивших мою жизнь.

Тогда и вина Егора кажется не такой уж бесспорной, и черные краски мало — помалу растворяются, и рассеивается горький привкус обид.

Однако, справедливости ради, следует все же отметить: бесчисленное множество представителей рода человеческого, и особенно — мужчины, добропорядочные граждане и, возможно, совсем неплохие люди, повторили бы его выбор в точности.

Более того, немало наберется и тех, кто ради достижения столь высокой цели, пошел бы на совершение куда более мерзких поступков.

Откровенно говоря, многие готовы совершать ( и совершают! ) их во имя гораздо меньшего вознаграждения.

Примеров тьма.

Так виновен ли Егор?

— Нет — готова безоглядно признать я, и только память о той боли, что раздирала мою душу железными своими клыками, еще слабо останавливает меня.

Однако, другой вопрос, более актуален сейчас.

И я решаюсь задать его себе, хотя подсознание мое упрямо оттягивает этот момент, усматривая в нем огромную опасность и неоправданный риск.

Но сознательное упрямство, в конце концов, оказывается сильнее.

И я все-таки спрашиваю себя: " Готовая ли умереть сейчас, чтобы облегчить участь Егора?

И только сформулировав эту страшную фразу, понимаю, насколько мне страшно.

Сердце отчаянно колотиться в помертвевшей груди, наверное, протестуя.

Оно совсем не хочет смерти.

Но восстает лишь одна, материальная его составляющая.

Другая же, та, что сладко и восторженно сжимается при первых признаках появления Егора, я знаю точно: думает иначе.

Восстает тело. Холодеют конечности, покрываются липким потом. Дыхание прерывается, потому что горло сжимает удушливый спазм ужаса.

Но вот душа… Сейчас я слышу и ее голос, звучащий где-то в недрах моего сознания, она пытается успокоить меня, и постепенно ласково и настойчиво привести к тому, чтобы я ответила: «да».

Я не знаю, что отвечать своей душе.

И страх не отпускает меня, вцепившись своими холодными лапами.

Я понимаю, что сама не смогу решить этот страшный, безумный вопрос.

Хотя не так давно, сгорая в огне обиды и боли готова была переступить черту.

Но те времена прошли, и теперь я смотрю на мир немного иными глазами, только что научившимися снова радоваться первым лучам солнца, пробивающимися сквозь ледяную твердь зимнего неба, и различать краски.

И я совершенно не представляю себе, к кому могла бы обратиться за помощью или хотя бы разъяснением, как надлежит поступить?

Идею подойти к батюшке в любимом некогда нами храме Николы в Хамовниках, отвергаю я сразу. Священник вряд ли пожелает обсуждать подобные вопросы, потому что все, что творится со мной никак не укладывается в христианские догмы. Окажись он, добрым и жалостливым человеком, то вероятнее всего предложит мне искренне молиться Господу, чтобы тот отвел от меня наваждение. Если же батюшка — человек суровый и не позволяет своим прихожанам крамолы сомнений, то наверняка я нарвусь на жесткую отповедь, но рецепт будет тот же, только изложенный в форме приказа: молиться Богу и гнать от себя искусительные, греховные мысли.

— Но отчего же искусительные? — Мысленно полемизирую я с суровым служителем церкви, — ведь душа по утверждению всех религий бессмертна, и почему бы ей, не вступить в общение с тем человеком, перед которым испытывает она вину, ищет прощения, искупления ее? Разве это противоречит христианской доктрине? Что же касается той нетрадиционной, с точки зрения религии, формы, которую избрала для общения со мною мятущаяся душа Егора, то ведь необходимо делать поправки на веяния времени и то, что души наши вместе с телами, пока составляют единое целое, успешно весьма осваивают новые технологии межличностного общения.

Звучит довольно убедительно.

Но я отчего-то уверена, что священник, каким бы он не оказался: суровым или милостивым, слушать эти размышлизмы не станет.

Нет, под сводами храма, не найду я ответа.