Марина Юденич - Дата моей смерти

— Понаслышке, и очень немногое.

— А и было-то, собственно, очень немного чего. Просто, когда я стал, скажем так, вхож в некоторые круги, открылись и некоторые новые возможности в бизнесе. Большие возможности. О которых раньше я даже не подозревал. Но вот люди… Люди нужны были новые, готовые понять и исполнять новые задачи.

— А от старых пришлось избавится…. Взорвать в машине, например… По сценарию…

— Не надо. Ты, действительно, многого не знаешь. Потом, я может, расскажу тебе об этом, а сейчас, прости, нет сил. Слишком много слов и эмоций…

— Ты путаешь, это относится ко мне — И ко мне тоже. Как выясняется. Я, правда, устал.

— И что же, опять исчезаешь?

— Да — Надолго?

— Конечно, нет. Я же сказал, теперь я никуда от тебя не денусь.

Перестань дергаться.

— Если бы могла…

— Опять? Не надо. Успокойся. Теперь все иначе, поверь, совсем иначе…

— А общаться теперь мы будем только по интернету?

— Пока — да — Пока я жива?

— Что за мысли?

— Но я ведь была на кладбище, как ты просил…

— И что же там?

— Там вторая могила — Там вообще много могил. Это кладбище.

— Вторая свежая, но еще пустая могила. И крест. И еще женщина в церкви, которая до этого была на картинке. Но возле могилы и с таким же крестом — Я не понимаю тебя.

— Правда?… Правда или нет?

— Нет. Но только отчасти.

— То есть?

— Про женщину я, правда, не понимаю. Клянусь.

— А про могилу и крест?

— Только догадываюсь, но не хочу ничего говорить об этом — Почему?

— Не хочу — и все. Проехали, как ты говоришь.

— Ты забыл: это ты так всегда говорил, а я просто вторила тебе, как попугай..

— Возможно. Мы слишком много брали друг от друга. Теперь уж не упомнишь: что — чье. Вот как… Ну все, сейчас, я правда, должен уйти.

Только очень прошу тебя: не изводись больше, я вернусь скоро, я вообще долго не могу без тебя находится теперь. По правде, мне и раньше это было не так легко, как ты думаешь, но это было несколько иначе. Проще… Хотя, как посмотреть? Знаешь, что я скажу тебе на прощанье, чтобы ты хоть немного поверила? Помнишь, мою эпопею в Риме?

— Конечно помню: ты сбежал, как заяц.

— Ладно, пусть заяц. Дело не в этом. Я совсем о другом хотел напомнить.

Помнишь, я объяснял тебе, что не мог больше находиться рядом с той девочкой, категорически не мог, до истерики.

— И про это помню — Так вот, все эти полгода я жил, как будто в Риме. Понимаешь? Только лететь было некуда.

— Но почему?

— Потому, что очень хитрая машина была уже запущена и неслась на полной скорости. А я был в ней, может и не главной, но уж точно — центральной деталью, и со всех сторон привинчен крепко-накрепко..

— Но ведь тебе нравилось быть центральной деталью?

— Да. Нравилось. Но это было отдельно. А Рим — отдельно… Если, конечно, ты сможешь и это понять. Все. Ушел. Не грусти.

— Но как я узнаю, когда ты снова….

— Как — ни-будь, да узнаешь, это я тебе обещаю, даже не сомневайся…

Как — ни-будь…

Было сообщение по электронной почте, было послание губной помадой на зеркале.

Чего мне следует ожидать теперь?

« Чего угодно» — отвечаю я себе, и решаю принять ванну перед сном.

Есть мне по-прежнему совершенно не хочется.

Однако, природу этого феномена Егор объяснить не пожелал.

"Не хочу — и все ".

Это была тоже типичная его формулировка, безобразная в своем вопиющем эгоизме. Вот и она вернулась ко мне, но теперь я не бешусь, как прежде.

«Не хочешь — и не надо» — легко соглашаюсь я с Егором.

Ничего не надо, только не исчезай больше.

Такое вот теперь состояние моей души.

С наслаждением, погружаясь в пышную искрящуюся пену, я вдруг замечаю, что пою забавную старую песню, из тех, что пели мы кого-то под гитарное бренчание. Песню почти забытую, по крайней мере, половины слов я не помню, и вместо них тяну случайные междометия, Пою я довольно громко, отмечая, однако, что совсем отвыкла от этого нехитрого дела. Это потому, что сейчас я пою впервые за последние полтора года.

Спать я направляюсь в расслабленном состоянии, и весьма недурном расположении духа.

Но в прохладном полумраке спальни, сон, распахнувший было передо мной свои бархатные объятия, внезапно улетучивается.

И в прояснившемся сознании пульсирует одна только мысль, но я уже отчетливо понимаю, что она-то ни за что не даст мне уснуть.

Делать нечего: я принимаю ее условия.

Мысль тревожная В ней, как в сюжете, столь любимых Мусей мистических произведений, странно переплелось все: и давняя история с картинкой в журнале, и сегодняшняя, странная женщина в церкви, и жуткое зрелище разверзнутой свежей могилы на кладбище, и, наконец, резкий отказ Егора говорить на эту тему.