Татьяна Брукс - Душа

— Бо-о-оже, где же это она водку-то взяла? — удивился Константин Николаевич.

— Это я…

— Ты? Ты что, дурак? Зачем?

— Нет, водку не я принёс, — смутился Богдан, поднимая Надю под руки и пытаясь усадить её в кресло, — но я виноват. Она, наверное, видела меня с Алкой… я потом расскажу.

Надя «не хотела» сидеть в кресле — все время сползала с него, и молодой человек, подхватив её на руки, понес внутрь больницы.

В палату нести не стали. В приёмном покое, прочистив желудок, уложили на кушетку и поставили капельницу. Через час после всех этих процедур Надя открыла воспалённые глаза и, увидев Богдана, произнесла:

— Уходи.

Богдан со всего размаха влепил ей звонкую оплеуху и, резко развернувшись, вышел из приёмного покоя.

Домой ни Костя, ни Богдан не пошли. Отчитавшись перед женой, Константин Николаевич достал из сейфа ординаторской бутылку коньяка.

— Нам тоже с тобой надо снять стресс.

Налив янтарный напиток в чашки, из которых обычно пили крепкий чай или кофе, мужчины отпили по глотку.

— Что за уникальная способность такая у этой девушки вляпываться в каждое дерьмо? Вроде и девчонка неплохая…

— Костя, ты только подумай, разве она виновата? Мне кажется, судьба у неё такая страшная. Вот только зачем?

— И ты веришь во всю эту чушь?

— Ты только подумай, что у этой девушки в душе делается? Вот поставь себя на её место!

— Не-ет уж, увольте.

— Что? Не хочешь? То-то же. Так ты мужик, — Богдан сделал ещё глоток коньяка, — а она маленькая, хрупкая девочка… А скажи мне, Костик, почему говорят, что коньяк пахнет клопами? Ты вообще нюхал клопов? Знаешь, как они пахнут?

— Нет, не нюхал. Это хороший коньяк. Он не может пахнуть такой гадостью… Постой… Уж не влюбился ли ты в неё, Богдаш?

Богдан, не ответив на вопрос, встал и подошёл к окну.

— Дождь… Представляешь, что было бы, если б мы её не нашли?

— А что бы было? Простудилась, возможно, заработала бы воспаление лёгких. Может, даже умерла. Избавилась бы от своих мучений. И душевных, кстати, тоже. Она сама к этому стремится.

— Как ты, врач, можешь так говорить, не понимаю!

— А я не понимаю, откуда у тебя вдруг такая жалость образовалась.

— Не вдруг, Костя, не вдруг. Забыл, что я тоже без матери рос.

— Так у тебя есть мы.

— Вот именно. А у этой девочки никого нет. Никого, кому бы она была нужна. Я вас всех очень люблю: и тебя, и Анну Павловну, и деда Колю. Ты никогда не интересовался, что я чувствую, а я тебе скажу: мне иногда так не хватает мамы. До сих пор, представляешь? Когда-нибудь я её найду и спрошу, почему она оставила меня.

— Спросишь, если она жива ещё, в чём я лично очень сомневаюсь.

Мужчины проговорили до утра. Коваленко звонил в приёмный покой за ночь несколько раз, и, убедившись, что с Надей всё нормально, они продолжали разговаривать.

Под утро, с разрешения Константина Николаевича, Надю отвезли в палату. Ей было стыдно. Стыдно и противно. Противно, что она поверила Алле и та в очередной раз «показала», какая Надя слабая и ни на что не годная дура. От того, что надеялась, что нужна Богдану, который, конечно же, только жалел её, и ничего больше, от того, что нарушила слово, данное врачу, который столько сделал для неё.

Щека до сих пор горела от пощечины. Как он посмел ударить её! Как он мог!? Надя хотела заплакать, но странно: слёз не было.

Её охватила злость. Злость на саму себя. Злость на то, что она позволяет бить себя по щекам.

Она опять не смогла. Она опять позволила себя обидеть. Она слабая. Никчемная. Так ей и надо! И что же, вот так и будут все, кому не лень, хлестать её по щекам? Но щёки — ладно, а душа?

Бедная: исковеркана, исцарапана, избита. Может, довольно?

— Надежда, — услышала она вдруг своё имя. Оно прозвучало, как будто из ниоткуда.

Повернула голову на звук и увидела Ивана. Он стоял в проёме двери грустный, но какой-то светлый изнутри. Надя не могла бы правильно описать впечатление, которое производил на неё муж Наташи (на дне рождения Наташи она выяснила, что Иван является её законным мужем), но он ей очень нравился своим отношением к жене. И это отношение она называла «светлым».

— Надя. Тебя Наташа зовёт. Ты могла бы поехать к ней?

О боже, совсем забыла. Какая же она, всё-таки, дрянь. Обещала, клялась…

— Да, да, конечно. Сейчас. Оденусь только…

Наташа ждала Надю, сидя в постели, обложенная подушками. Выглядела она уставшей, осунувшейся и ещё более похудевшей. Но глаза, слегка подчёркнутые тушью для ресниц, излучали тепло, а губы, чуть тронутые помадой, улыбались. За кроватью, почти вплотную к Наташе, стояла женщина в черном.