Авраам Бен Иегошуа - Смерть и возвращение Юлии Рогаевой

— Не обязательно было с нами прощаться, — говорит Начальница канцелярии. — Ведь мы завтра увидимся.

— С тобой, может быть, но не с твоим мужем. — И Кадровик энергично трясет руку по-спортивному подтянутого пожилого мужчины с умным, ироничным лицом, кивая в знак согласия с его негромким назиданием: «Ты должен больше заниматься с ней математикой…» Потом прижимает руку к сердцу в знак глубокой признательности и поворачивается к Начальнице канцелярии — спросить, когда кончится сегодняшний концерт.

— Ты все-таки хочешь еще сегодня ему позвонить?

— Я думаю, это его успокоит. Если он впал в такую панику, не грех рассказать ему, что дело близится к благополучному концу.

— Но ты уверен, что уже действительно во всем разобрался?

— Так мне кажется.

— Если так, — она дружелюбно прикасается к его руке, — то можешь позвонить ему даже после полуночи. И не обращай внимания, если ты его разбудишь, — он легко просыпается и так же легко опять засыпает. Наоборот, если тебе удастся его успокоить, он будет лучше спать…

Он прощается с ними так тепло, будто неожиданно заполучил двух новых родственников. Потом выходит следом, отгоняет машину со стоянки возле дома, ставит ее прямо на тротуаре и, вернувшись в дом, торопливо успокаивает голод остатками пиццы, в промежутках пытаясь рассказать дочери в доступных ее пониманию словах историю погибшей уборщицы. Но она слушает рассеянно и невнимательно и вдруг, схватив его за руку, умоляющим голосом просит:

— Мама вот-вот вернется, вы оба устали, папа, зачем вам снова ссориться?

— Но почему ты думаешь, что мы будем ссориться? Она молча закусывает губу. Он наклоняется к ней, гладит по кучерявой головке, стараясь успокоить, и мысленно проклинает старого хозяина, который испортил ему долгожданный вечер. Потом снова натягивает свой мокрый плащ, берет зонт и выходит на улицу. Но уезжает не сразу. Нужно убедиться, что жена действительно вернулась и дочь не останется одна. Вокруг сеется дождь, тонкий, как кружево, непонятно даже, падает он с неба или поднимается с земли. Далеко на горизонте, за гигантской антенной, горит в темноте какое-то багровое пятно, то ли естественного, то ли искусственного происхождения. Его знобит от холода и усталости. Но вот наконец на узкую улицу врывается большая белая машина (всё еще записанная на его имя) и на угрожающей скорости влетает на освободившееся место на стоянке. Похоже, решительная водительница тоже не очень верит в своевременный уход ненавистного человека — она оставляет зажженные фары, выходит из машины и внимательно разглядывает окна квартиры, словно проверяя, не расхаживает ли там ее бывший супруг. По длине ее тени он угадывает, что, несмотря на дождь, она вышла сегодня в туфлях на высоких каблуках. Его пронизывает мгновенная жалость. Что-то не получается у нее завести себе нового мужчину. Вот и сегодня кто-то очередной не пришел на обещанное свидание. Впрочем, что ему до ее неудач? Уж он-то не бросится снова в эту бездну злобы и раздражения…

Кажется, женщина удовлетворена результатом проверки. Она гасит фары, закрывает дверцу машины, включает сигнализацию и снова поднимает глаза. Между ними считанные метры, но бывшего мужа надежно скрывает темнота. Впрочем, уже ступив на лестницу, она вдруг останавливается и настороженно, долго вглядывается в ночную тьму. Неужто она всё еще помнит его запах?

Хотя времени только девять, но на улице уже совершенно темно. Мать, наверно, уже легла. Она знает, что сегодня он будет ночевать с дочкой, и могла пойти спать раньше обычного. Он вообще в последнее время стал замечать, что она очень много спит. А первый сон у нее, как назло, самый лучший, во всяком случае, так она уверяет. Хорошо бы, конечно, войти в дом как можно тише, чтоб ее не разбудить. Но, оставаясь одна, она всегда запирает дверь на цепочку. Никуда не денешься — придется, стоя под дверью, звонить ей по мобильнику и объяснять, почему он заявился на ночлег в неурочное время.

Мать, однако, не торопится открывать. Он довольно долго ждет под дверью, пока она надевает халат и даже зачем-то причесывается, и только тогда, сняв наконец цепочку, впускает его в дом, впрочем не проявляя при этом особой радости, словно ее единственный сын — просто временный постоялец, использующий материнскую квартиру как перевалочную станцию, пока не подоспеет новое жилье. И он вдруг впервые видит, что мать избегает смотреть ему в глаза, даже когда обращается к нему.