Тони Моррисон - Самые синие глаза

Поланд запела своим сладким голосом другую песню:

Мэри чистила орехи и бросала их в рот. Пекола долго смотрела на женщин. Настоящие они или только кажутся ей? Мэри рыгнула, нежно и мягко, словно мурлыкнула кошка.

Лицо моего отца — настоящая наука. Пришла зима и поселилась там. Глаза превратились в снежный склон, грозящий лавиной; брови изогнулись, словно черные ветви голых деревьев. Кожа впитывает слабые, безрадостные лучи желтого зимнего солнца; вместо рта у него снегоупорная кромка поля, покрытого стерней, его высокий лоб — словно замерзшее озеро Эри, скрывает токи ледяных мыслей, вихрящихся во тьме. Охотник на волков превратился в убийцу ястребов: день и ночь он пытался отогнать одного от дверей, другого из-под крыши. Подобно Вулкану, охраняющему огонь, он учит нас, какие двери надо закрывать, а какие открывать для лучшего распределения тепла, заготавливает лучину, обсуждает качество угля, показывает, как его сгребать, как класть его в печь и поддерживать пламя. И до самой весны он не будет бриться.

Зима сковала холодом наши головы, глаза стали хуже видеть. Мы клали в чулки перец, мазали вазелином лицо и темными морозными утрами смотрели на четыре тушеные сливы, скользкие комки овсянки и какао с пенкой.

Но в основном мы ждали весны, когда все начнут заниматься своими огородами.

И вот, когда ненавистная зима свернулась в клубок, который никто не мог распутать, что-то, а вернее, кто-то его все же размотал. Он разрубил этот узел на серебряные нити, опутавшие нас, словно паучья сеть, и мы стали с горечью мечтать о том ленивом существовании, что совсем недавно казалось таким постылым.

Этой разрушительницей была наша новая одноклассница по имени Морин Пил. Ребенок-мечта с длинными каштановыми волосами, завязанными в две свисавшие на спину косички, похожие на веревки для линчевания. Она была богата — по крайней мере, с нашей точки зрения; она казалась нам самой богатой из всех белых девочек, купающихся в уюте и ласке. Качество ее одежды угрожало нашему с Фридой душевному спокойствию. У нее были туфли из натуральной кожи с пряжками, — такие же, но более дешевые мы надевали только на Пасху, а к концу мая они уже разваливались. Пушистый свитер лимонного цвета заправлялся в юбку с такими аккуратными складками, что они выводили нас из равновесия. Яркие гольфы с белой каймой, коричневое вельветовое пальто, опушенное кроличьим мехом, и такая же муфта. В ее зеленых глазах было что-то весеннее, в фигуре — что-то от лета, а в ее походке чувствовалась осенняя зрелость.

Она очаровала всю школу. Вызывая ее к доске, учителя ободряюще улыбались. Черные мальчишки не ставили ей подножек, белые мальчишки не кидались в нее камнями; белые девочки не морщились, если им доводилось работать с ней в паре на уроке, а черные девочки отступали, если она подходила к раковине в туалете, и опускали глаза, как придворные перед королевой. Ей никогда не нужно было искать, с кем бы вместе посидеть в столовой за обедом — все толпились вокруг места, которое она выбрала, и там она разворачивала свои великолепные завтраки, и мы выглядели посрамленными, вытаскивая размокшие бутерброды с яичным салатом, разрезанные на четыре аккуратных кусочка, замерзшие кексы, палочки сельдерея, морковь и сморщенные темные яблоки. Она даже любила молоко.

Нас с Фридой она поражала, раздражала и приводила в восторг. Мы стали искать в ней какие-нибудь недостатки, чтобы восстановить душевное спокойствие, но поначалу удовольствовались тем, что переделали ее имя «Морин» в «мерин». Позже мы обнаружили, что у нее резцы как у кролика — весьма милые, впрочем — но тем не менее! А когда мы заметили, что она родилась с шестью пальцами на каждой руке, и там, откуда их удалили, остались еле заметные шишечки, мы злорадно ухмыльнулись. Открытия были невелики, но мы получили что хотели: мы хихикали у нее за спиной и обзывали ее зубастым шестипалым мерином. Но делали мы это в одиночестве, потому что больше никто к нам не присоединялся. Все ею восхищались.

В раздевалке ей отвели шкафчик рядом с моим, и теперь я могла удовлетворять свою ревность по четыре раза в день. В глубине души мы с сестрой не сомневались, что именно нам суждено стать ее близкими подругами, если только она обратит на нас внимание, но я знала, что это была бы опасная дружба, потому что, когда я видела белую кайму на зеленых гольфах, мне хотелось ее ударить. А когда замечала в ее глазах незаслуженное высокомерие, то начинала искать случая прищемить ей руку дверцей шкафчика. Однако, как соседи в раздевалке, мы немного знали друг друга, и я даже могла поддержать с ней недолгий разговор, при этом ни разу не представив себе, как она падает со скалы, и не отпустив ни одной язвительной реплики в ее адрес.