Тони Моррисон - Самые синие глаза

Она показывает на «Мэри Джейн» — кончик маленького черного пальца прислоняется к витрине. Тихая безобидная попытка черного ребенка вступить в общение с белым взрослым.

— Эти, — слово больше похоже на выдох, чем на звук.

— Какие? Эти или вон те? — В его голосе слышатся апатия и неприязнь.

Она качает головой, палец прижат к тому месту на витрине, за которым, как ей кажется, и лежит «Мэри Джейн». Он не может видеть то же самое: угол его зрения иной, и куда она показывает пальцем, ему неясно. Его узловатые красные пальцы тычутся в конфеты как голова цыпленка, отделенная от тела.

— Тебе что, сказать трудно?

Его рука касается «Мэри Джейн».

Она кивает.

— Ну так и сказала бы. Одну? Сколько?

Пекола разжимает кулачок, показывая три пенни. Он подталкивает конфеты к ней — по три желтых квадратика в каждой упаковке. Она протягивает деньги. Он медлит, не желая дотрагиваться до ее руки. Она не знает, как отдать ему деньги и можно ли уже убрать палец правой руки от витрины. Наконец он сгребает пенни с ее руки. Его ногти больно царапают ее потную ладошку.

Выйдя из магазина, Пекола чувствует неизъяснимое облегчение.

Одуванчики. Она испытывает к ним прилив нежности. Но они не смотрят на нее с ответным чувством. Она думает: «Они и вправду ужасны. Сорняки и есть». Взволнованная этим открытием, она спотыкается о трещину в асфальте. В ней просыпается злоба; словно щенок с жарким дыханием, она вылизывает остатки ее стыда.

Злость лучше. В этом чувстве есть смысл. Реальность и осязаемость. Ощущение значимости. Прекрасное чувство. Она мысленно возвращается к глазам мистера Якобовски, его равнодушному голосу. Злость не задерживается в ней, щенок слишком быстро насыщается. Жажда его утолена, и злость засыпает. Снова становится стыдно, к глазам подступают слезы. Как бы их удержать? Она вспоминает о «Мэри Джейн».

Каждая бледно-желтая обертка — с картинкой. Изображение малышки Мэри Джейн, чьим именем названа конфета. Белое улыбающееся личико. Светлые волосы в легком беспорядке, синие глаза глядят на нее из мира чистого удовольствия. Глаза нетерпеливые и озорные. С точки зрения Пеколы они просто прекрасны. Она ест конфету, и ей нравится ее сладость. Съесть конфету — это в каком-то смысле съесть саму Мэри Джейн, съесть ее глаза. Любить Мэри Джейн. Быть ею.

За три пенни она купила себе девять кратких мгновений наслаждения с Мэри Джейн. С милой Мэри Джейн, чьим именем назвали конфету.

На втором этаже над Бридлоу жили три шлюхи — Чайна, Поланд и мисс Мэри. Пекола любила заходить к ним в гости и выполняла их мелкие поручения. А они не презирали ее.

В то октябрьское утро, когда Чолли оглушили печной заслонкой, Пекола поднялась по лестнице к ним в комнату.

Еще до того, как Пекола постучалась и ей открыли дверь, она услышала пение Поланд, ее сильный и сладкий голос, похожий на свежую землянику:

— Привет, клецка. Где твои носки? — Мэри редко называла Пеколу дважды одним и тем же именем, но все эти прозвища совпадали с названиями ее любимых блюд.

— Здравствуйте, мисс Мэри. Здравствуйте, мисс Чайна. Здравствуйте, мисс Поланд.

— Ты слышала меня. Где твои носки? Лапы голые, как у дворняжки.

— Я не нашла.

— Не нашла? Наверное, кто-то у тебя дома очень любит носки.

Чайна усмехнулась. Если у нее или у кого-нибудь еще что-то пропадало, Мэри всегда ставила это в вину «кому-то в доме, кто очень это любит». «Кто-то в доме очень любит лифчики», — говорила она с тревогой.

Поланд и Чайна готовились к вечеру. Поланд вечно гладила что-то и вечно пела. Чайна, сидя на бледно-зеленом кухонном стуле, вечно завивала волосы. Мэри вечно опаздывала.

Женщины были дружелюбны, но их тяжело было разговорить. Пекола всегда заводила беседу с Мэри — стоило ей начать болтать, как она уже не останавливалась.

— Почему вы все время встречаетесь с разными мальчиками, мисс Мэри?

— Мальчиками? Мальчиками? Пышечка, я не видела мальчиков с тысяча девятьсот двадцать седьмого.

— Тогда ты вообще их не видела, — Чайна положила горячие щипцы в банку со средством для укладки «Ню Найл». От прикосновения раскаленного металла масло зашипело.

— Ну почему, мисс Мэри? — настаивала Пекола.

— Что почему? Почему я не видела мальчиков с тысяча девятьсот двадцать седьмого? Потому что с тех пор мальчики перевелись. Именно с того времени. Люди стали рождаться старыми.