Эдвард Форстер - Морис

Общество было озадачено не менее. Он вступил в территориальную армию — а до этого придерживался принципа, что страну-де может спасти только воинская повинность. Он поддерживал филантропию — в том числе церковную. Он забросил субботний гольф ради игры в футбол с мальчиками из интерната в Южном Лондоне, а вечерами по средам обучал их арифметике и боксу. Железнодорожный вагон охватило легкое подозрение. Холл посерьезнел, ну и дела! Он сократил личные расходы, чтобы шире участвовать в благотворительности — причем благотворительности профилактического свойства: на спасательные работы он не выделил бы ни полпенни. Что касается деятельности биржевого маклера — тут все шло своим чередом.

И тем не менее он совершал нечто важное — доказывал, как мало надо, чтобы существовала душа. Не питаемый ни Землей, ни Небом, он двигался вперед — светильник, который угас бы, если бы материализм был истиной. Он не имел Бога, не имел любимого — двух обычных побуждений к действию. Но изо всех сил он стремился остаться на плаву, ибо этого требовало его достоинство. За ним никто не следил, и он за собой не следил, но усилия, что он прилагал, относятся к наивысшим достижениям человечества и превосходят любую легенду о Небесах.

Его не ждала награда. Этот труд, подобно многим, ушедшим в небытие, был обречен на полный провал. Но он вместе с ним не пропал, и мускулы, закалившиеся в этом труде, ожидало новое поприще.

Страшный удар случился воскресным весенним днем. Была отличная погода. Они сидели за столом. Траур по дедушке еще не закончился, но завтрак проходил вполне жизнерадостно. Кроме матери и сестер, с ними была несносная тетя Ида, в те дни гостившая у них, и мисс Тонкс, подруга, которую Китти завела на курсах домоводства и которая, очевидно, явилась единственным ощутимым результатом учения. Стул между Морисом и Адой был свободен.

— О, мистер Дарем собирается жениться! — вскричала миссис Холл, пробегавшая глазами письмо. — Как любезно, что его матушка сообщает мне об этом. Они живут в Пендже, родовом поместье, — пояснила она мисс Тонкс.

— Мама, на Виолетту такие вещи не производят никакого впечатления. Она социалистка.

— Разве я социалистка, Китти? Хорошие новости!

— Вы хотели сказать, плохие новости, мисс Тонкс? — поправила ее тетя Ида.

— За ком, мама?

— Что это за шуточки? Твое «за ком» уже всех достало.

— О, мама, не томи, кто она? — спросила Ада, затаив печаль.

— Леди Анна Вудз. Возьми письмо и почитай. Он встретил ее в Греции. Леди Анна Вудз. Дочь сэра Г. Вудза.

Раздались восклицания среди знатоков. Затем выяснилось, что в письме миссис Дарем так и говорилось: «А теперь я назову вам имя этой леди: Анна Вудз, дочь сэра Г. Вудза». Но даже тогда это было замечательно, благодаря греческой романтике.

— Морис! — позвала в суматохе тетя.

— Да?

— Этот мальчишка опять опаздывает.

Откинувшись на спинку стула, он прокричал:

— Дикки! — в потолок.

К ним на выходные приехал юный племянник доктора Бэрри. Визит вежливости.

— Это бесполезно, он спит даже не над нами, — сказала Китти.

— Пойду схожу наверх.

Он выкурил в саду полсигареты и вернулся. Новость его ошеломила. Это было так жестоко и — что ранило всего больней — все вели себя так, словно это не имело к нему никакого отношения. Да и не имело. Теперь главными действующими лицами стали его мать и миссис Дарем. Их дружба героически устояла.

Морис подумал: «Клайв мог бы мне написать; во имя прошлого мог бы», — и тут его размышления были прерваны тетушкой.

— Этот мальчишка так и не соизволил явиться, — пожаловалась она.

Он встал с улыбкой.

— Моя вина. Забыл сходить.

— Забыл! — На Морисе сосредоточилось всеобщее внимание. — Специально пошел за ним, и забыл? О, Морри, смешной мальчишка.

Он вышел из комнаты, вдогонку ему неслись незлобивые шутки. И опять он чуть не забыл. Им овладела смертельная усталость.

Он поднимался по лестнице поступью старика, а поднявшись, никак не мог отдышаться. Он широко развел руки. Утро выдалось бесподобное — созданное для других, не для него. Для них шелестела листва, для них в дом лилось солнце. Он постучал в дверь Дикки Бэрри и, поскольку это оказалось бесполезным, открыл ее.

Мальчик, который накануне вечером ходил на танцы, все еще спал. Он лежал, едва прикрывшись простыней. Он лежал, не зная стыда, и солнце омывало и обнимало его. Его рот был полуоткрыт, пушок на верхней губе чуть подернут золотом, волосы сияли бесчисленными нимбами, тело было как нежный янтарь. Кому угодно он показался бы прекрасным, а для Мориса, приблизившегося к нему в два прыжка, он стал воплощением желания.