Эдвард Форстер - Морис

— Кончай, старина. Я не терплю допросов.

— Ты же сам сказал: спрашивай что хочешь.

— Но не про твою сестру.

— Почему нет?

— Говорю, замолчи! Вернемся к тому, на чем я остановился. Душевные качества — вот подлинная связь между людьми. Нельзя построить дом на песке, а страсть — тот же песок. Нам нужен фундамент…

— Ада! — позвал Морис, вдруг что-то задумав.

Клайв в ужасе вскричал:

— Для чего?

— Ада! Ада!

Клайв ринулся к двери и запер ее.

— Морис, не может все кончиться так… только не ссорой, — умолял он. Но как только Морис двинулся с места, он вытащил ключ и сжал его в кулаке, ибо в нем, наконец, пробудилось рыцарство. — Ты не можешь впутывать женщину, — пыхтел он. — Я этого не допущу.

— Отдай.

— Я не могу. Не делай хуже. Нет… нет.

Морис угрожающе на него надвигался. Клайв увернулся; они бегали вокруг стула, шепотом оспаривая ключ.

Враждебно столкнулись, затем навсегда разошлись. Ключ упал между ними.

— Клайв, я тебя ушиб?

— Нет.

— Любимый, я не хотел.

— Все в порядке.

Они посмотрели друг на друга — прежде чем начать новую жизнь, каждый свою.

— Какой конец, — всхлипывал он, — какой конец.

— И правда уж лучше ее любить, — вымолвил Клайв, сильно побледнев.

— Что теперь будет? — спрашивал Морис, утирая усы. — Я погиб…

Поскольку Ада стояла в коридоре, Клайв вышел к ней: отныне первым долгом — Женщина. Успокоив ее расплывчатыми словами, он направился обратно в курительную, но их уже разделяла запертая дверь. Он слышал, как Морис выключил свет и тяжело опустился на стул.

— Не будь ослом, — нервно выкрикнул Клайв. Ответа не последовало. Клайв не представлял себе, как поступить. Но оставаться в этом доме ни в коем случае нельзя. Воспользовавшись привилегией мужчины, он заявил, что все-таки должен ночевать в городе, с чем женщины беспрекословно смирились. Он поменял темноту дома на темноту улицы: падали листья, пока он шел к станции, ухали совы, туман обволакивал его. Было так поздно, что на дорогах предместий уже выключили фонари, и кромешная ночь без компромисса нависла над ним так же, как над его другом. Он тоже страдал и восклицал: «Какой конец!», но ему был обещан рассвет. Любовь женщин воссияет как солнце, выжжет детскость и породит день — день полноценного человека. Он это понимал даже сквозь боль. Он женится не на Аде — Ада это временно — но на некоей богине новой вселенной, что открылась ему в Лондоне. На женщине, во всем противоположной Морису Холлу.

Три года Морис был так жизнерадостен и счастлив, что он по инерции просуществовал еще один день. Проснулся он с чувством, что все должно вскоре исправиться. Клайв вернется, с извинениями или без — это его дело, а он извинится перед Клайвом непременно. Клайв должен его любить, ибо вся его жизнь зависела от этой любви, а жизнь обязана продолжаться своим чередом. Как ему спать, как обрести покой, если у него не будет друга? Когда, возвратясь из города, Морис узнал, что новостей нет, он еще некоторое время оставался спокоен и позволял домашним строить догадки о внезапном отъезде Клайва. Он начал присматриваться к Аде. Она казалась огорченной — даже мать заметила это. Прикрыв глаза, он наблюдал за ней. Если бы не сестра, Морис воспринял бы вчерашнюю сцену как один из «длинных монологов» Клайва, но в качестве примера в нем фигурировала Ада, и Морису хотелось знать, чем она опечалена.

— Послушай-ка, — начал он, когда они остались одни; он не имел понятия, о чем говорить дальше, хотя внезапная угрюмость сестры должна была его насторожить. Она ответила, но он не услышал ее голоса. — Да что с тобой? — спросил он, трепеща.

— Ничего.

— Как это, ничего? Я же вижу! Не пытайся меня обмануть.

— Да нет, правда, Морис, ничего.

— Почему он… Что он тебе сказал?

— Ничего.

— Кто ничего не сказал? — рявкнул Морис, грохнув кулаками по столу. Все-таки он ее подловил.

— Кто же, кроме Клайва?

Знакомое имя на ее устах отверзло Ад. Он страдал тайно, незримо, и, не успев остановиться, произнес слова, которые не забываются никогда. Он обвинил сестру в том, что та пыталась совратить его друга. Он дал ей понять, что Клайв пожаловался на ее поведение и уехал в город именно по этой причине. Ее мягкая натура была так уязвлена, что она даже не сумела защититься, только всё рыдала и умоляла его не проговориться матери, словно в самом деле была виновата. Он согласился: ревность лишила его ума.