Вионор Меретуков - Дважды войти в одну реку

А святая девушка со звездным взглядом?.. Он с ней легко расстался. Не понимая, что расстается с той, кого будет потом искать всю жизнь.

Призрак со звездным взглядом растаял, и всё покатилось к чёрту…

Что осталось в памяти о жизни? Туман, темнота, зловонные реки лжи, гудящие от напряжения водосливы, больной звон треснувшего колокола, кровоточащие восходы и синюшные закаты, блевотина на асфальте, выстрелы в подворотнях, чахоточный кашель за стеной, щели в полу, ночи без сна… И книги, книги, книги, которые он читал запоем и которые входили в него, как гвоздь входит в сырое дерево. Крики отчаяния, вопли, пронизывающий ветер, погребальные речи, горячечный шёпот на рассвете… Так он представлял себе время, которое обволакивало его со всех сторон и которое несло его на своих плечах.

Он начал жизнь с предательства. Заклеймил свое сердце изменой. И это тавро не вытравить. Поздно.

Он всегда знал, что нельзя в себе вырастить гения: гениями рождаются. Но талант, если он был в тебе, можно подвести к черте, за которой расстилается свобода, а свобода — это когда дышится вольно, уверенно и легко.

Днём он ещё как-то жил. Но ночи… Ах, эти ночи! Сколько раз, лёжа на спине и глазами пожирая тьму, он слышал, как скрипит дверь, перекрывая дорогу и в прошлое, и в будущее… Он застрял где-то посередине, выскользнув из объятий времени.

Годы ушли на то, чтобы он ещё больше изуродовал свою жизнь… Какие-то деревенские эпопеи, перегной, глинозём, сельсовет, частушки, компостные башни, берёзки, самогон, сельмаг, опушки, тропинки… Кладбищенско-сельскохозяйственная тематика… Чёрный квадрат внутри самого себя.

Малевич хотя бы знал, зачем надо закрашивать чёрной краской всё, что светится, переливается, живёт и вопрошает. Мазнул черной колонковой шваброй, и все вопросы уничтожил: вопросы умерли, не успев родиться. Ах, Казимир, Казимир, проклятый супрематист, как ты сумел напакостить потомкам!

А он? Даже этого, тотального нигилизма, в нём не было. Вся жизнь — вся! — коту под хвост. Господи, какая мерзость…

И ничего, ничего не вернуть назад! Ничего не исправить… А верилось, что прорыв возможен. Стоял он однажды в одном, казалось, шаге от открытия, которое потрясло бы читающий мир! И стал бы вторым Достоевским, опередил бы всех и затмил всё, что было создано за последние полтораста лет.

Ночью сидел перед распахнутым окном, записывал, как умирал деревенский священник. И хотя священника этого Тит придумал и ни с одним священником знаком не был, но умирающий старик получился у него… ну, совершенно, как живой.

Тит остановился, сохраняя святость и волшебство мгновения, и, как после близости с прекрасной женщиной, почувствовал, что мир замер у его ног и что все вопросы суть лишь вопросы, а главное — это то, что только что с тобой произошло.

Будто ангел смерти бархатным крылом повёл перед его слезящимися глазами. В какой-то момент кто-то всесильный, от которого вдруг дохнуло смертью и знанием, нашептал Титу, каким должен быть следующий ход.

Тит уже начал выписывать это слово… пошла кривая, чёрточка, буква уже почти нарисовалась какая-то… Какая же это буква? Чёрточка опала, превратилась в точку, чернила потекли… и вот уже из лужицы опять потянулась кривая… Нет, нет, не выходит!

Сорвалось, сорвалось, будьте прокляты неверная память и дрогнувший мускул! Рука остановилась, мысль сбилась на что-то второстепенное, на какую-то лампаду, которую держал в клюве золочёный голубь и которая стала гаснуть над изголовьем умирающего сельского священника. Сорвалось, сорвалось!

И не могло не сорваться… Только у гениев не срывается. И завыл тогда Тит, как раненая волчица… Ушло, ушло… И не вернётся никогда. Но было же рядом!..

Но кое-что запомнилось. В связке "язык-время" язык — это не обязательно слова. Возможно даже, что — вообще не слова. А, скорее, музыка, пронизывающая пространство, музыка-вечность, находящаяся в постоянном движении, бесприютная ничейная мысль, болтающаяся в межзвёздной пустоте и ждущая, что ее подхватит и унесёт с собой некий счастливый избранник, чтобы внедрить ее в свой мозг, обкатать, пригладить, упростить и потом выдать за свою.

Музыка… Композиторы раньше других прорвались к Богу. И первым это сделал Бах. Который, хотя и писал на заказ рождественские хоралы, обращался к Создателю напрямую, минуя посредников в лице церкви и тех, кто проповедовал от имени Господа, присваивая себе право забивать головы людям всякими небылицами об апостолах и Христе.