Сергей Каледин - Записки гробокопателя

— По глазам прочел? — обрадовался Синяк, проводя обрубком пальца по векам. — В ней, родимой… Бошор, жди малку, не уходи, я сейчас мигом Жирного высвобожу и… Предложение имею.

— Как скажешь, дорогой, — сдержанно улыбнулся Бошор.

Синяк влез в собрание уместно. Был перекур, пили кофе. Роман сидел под пальмой, низко опустив лысоватую голову. Распухший, бордовый.

— Права человека… права человека, — монотонно скрипучим голосом повторяла кому-то в углу женщина с низкой седой челкой.

— Жирный! — тихо позвал Синяк.

— При чем здесь права человека! — раздраженно пророкотал сзади дикторский голос, перекрывая все остаточные шумы. Синяку показалось, что включили радио. — Своего товарища…

— Он мне не товарищ! — крикнул из-под пальмы Роман.

Синяк обернулся к «диктору». Тот оказался видным мужиком с роскошными усами, жидкой кожей на лице, лет шестидесяти. Он сидел на диване, между его ног была зажата палка с резной звериной головой.

— Чушь все это! — не обращая внимания на реплику Романа, продолжал усатый. — Мы собрались поездку обсудить, а не спасать страждущее человечество. Давайте продолжим, хватит пить кофе. Мне вообще решительно противен общий тон Бадрецова, это его расследование…

— Как я понимаю, Роман хочет нас взять на гоп-стоп, — раздался приятный неспешный голос. — Я против такой лагерной методы…

Синяк встрепенулся, высматривая говорящего. Оказался пожилой усталый дядька с лицом активно выпивающего. Вроде бы свой: и нос перебит, и курит по-родственному, в кулак, а поди ж ты — с козлами вместе!..

— А я — за, — тихо прошелестел ветхий старик с бледной лысиной и огромным насморочным носом. — Обвинение основательное.

Сикин молча обносил присутствующих кофе. Синяка он не видел.

Дама с дивными ногами придержала Сикина за руку, когда он передавал ей чашку:

— Скажи нам, Юра! Ты работал в КГБ?

Сикин даже попятился от нелепости вопроса:

— Зачем вы так?..

— Вот она, наша черная неблагодарность! — вскричала дама. — Я предлагаю премировать Юру месячным окладом в порядке компенсации за оскорбление.

— Двумя! — ударил «диктор» палкой в пол.

— Скандал протянется минимум пять лет, — молитвенно прижав руки к груди, заявила пожилая астматическая блондинка со странно гладким лицом. — Надо думать о последствиях.

— Давайте кончать, — сказал крошка депутат. — А то превратимся в приснопамятный Союз писателей.

— Жирный! — крикнул Синяк и влез в зал полностью. — Из турбюро, — для краткости объявил он, тыкая себя в грудь. — Насчет туризма. Узнать пожелания. Кому жарко, кому холодно, кому диет, кому прохладные клизьмы…

Оскорбительного слова «клизьма» собрание не выдержало, заволновалось, но Синяк, не останавливаясь, молол дальше:

— …В пустыне места всем хватит. Как на кладбище. Значит, по пути где шатер разобьем, где под солнышком, по ситуации. Товарищ Бадрецов, вас к телефону. Господин Сикин, продолжайте.

Синяк подошел к пальме, почти силком выволок из-под нее очумевшего Романа, одновременно отметив, что на «Сикина» собрание не среагировало.

— Шолом, господа. У вас интим, а я не претендую. Всех благ, господин Суров.

Друзья вышли в коридор. Роман был ошалелый. Таким Синяк его давно не видел.

— Говорил, не рыпайся! — шипел Синяк. — У них же остаточный бздюм играет. Очко-то не железное. Что ты до них ласкался? Сказал — и ладушки. Смотри, набух весь, набряк — лопнешь, а мне отвечать…

— Даже слушать про Ваньку не стали… — бормотал Роман.

Они вошли в кабинет Саши.

— Салом! — воскликнул Бошор.

— Живой! — заорал Роман, обнимая Бошора. — Теперь ты мой сограждан наконец?

— У-у… — уклончиво развел руками Бошор. — Не совсем.

— А что такое? — другим, брезгливым голосом спросил Роман, поворачиваясь к Саше.

— Юрий Владимирович еще не подписал, — небрежно бросила она, пририсовывая какой-то красотке в журнале «Семь дней» длинные запорожские усы.

— Почему? — напряженно поинтересовался Роман. — Критические дни? — И повернулся к Бошору. — Башка болит, спасу нет! Давление, наверное.

— Вылечим. — Бошор полез в кейс. — Сейчас чайку заварим, голова будет лучше швейцарских часов работать.

Саша, не отрываясь от рисования, включила электрочайник. Бошор насыпал из кожаной коробочки желтый грубый чай в чашку, прикрыл блюдцем.

Раздался вежливый стук, и дверь открылась. Вошел тот самый старик с бледной лысиной и унылым носом, сейчас он был в шляпе с обвисшими полями. Это он на собрании поддержал Жирного.