Станислава Флешарова-Мускат - Мост над бурной рекой

— Вот я же и говорю… — обрадовался Лукаш. — Это он, сто раз растреклятый сукин сын, был виноват. Я только боялся, не будет ли у тебя каких-нибудь неприятностей…

— У меня? Неприятностей? — казалось, только сейчас Гомес действительно готов был разозлиться.

— Я думал, может, те, кто не видел, как все было… — поспешил объяснить Лукаш.

— Всем сразу все было ясно, — прервал его Гомес. — И все застраховано: «Ибериа-транзит», мы, автобус и туристы. Вы, кажется, тоже?

— Конечно, — заверил его Лукаш.

— Вы из Польши?

— Из Польши.

— Полония! Шопен, Валенса и Вайда. «Человек из стали».

— «Из железа».

— Без разницы. Тогда в Каннах все носили майки с надписью на груди… Постой, как это по-вашему? Силидар… Черт, этот ваш польский — язык сломаешь.

— Солидарность, — подсказал Лукаш.

— Во, точно! У тебя нет такой майки?

— Нет, — огорчился Лукаш.

— Жалко. Мне бы такую…

— Я не взял с собой. Но, если хочешь, могу тебе прислать.

— Правда? — Гомес взглянул на него с недоверием.

— Конечно. Дай только адрес.

Гомес достал рекламную карточку «Ибериа-туризм» и написал на ней свое имя.

— А посылки за границу у вас принимают?

— Конечно.

— У вас же вроде какие-то сложности…

— Временные.

— Оно так… но дело что-то затягивается.

— Понемногу преодолеваем, — старался придать голосу уверенность Лукаш.

Гомес наклонился к нему.

— Ты знаешь, я всей душой за социализм. Появись я на свет до тридцать шестого и если бы мог тогда носить оружие, наверняка сражался бы на стороне республиканцев. Теперь же социализм может пробиться только в богатых странах, где хватает безработных, а у вас…

— Честно говоря, я плохо знаю, что там у нас сейчас творится, — Лукашу представилась наконец возможность перейти к единственно интересующей его теме. — Мы выехали из Польши почти месяц назад. Раньше я каждый день слушал радио в автомобиле, а вот теперь…

— Можешь слушать здесь, — предложил Гомес. — Если сумеешь поймать Варшаву…

— Другие станции тоже передают известия из Польши.

— И то верно.

Гомес включил приемник, но, прежде чем Лукаш успел поймать в забитом голосами эфире польскую речь, мисс Гибсон хлопками в ладоши призвала туристов занять свои места в автобусе.

— Стучитесь, да не отворится вам, — с почти нескрываемым удовольствием пробормотал Гомес. Приземистый, с явно не по возрасту располневшей фигурой и лицом, он, судя по всему, недолюбливал красавчика Хуана. — Послушаешь радио в Толедо, — повернулся он к Лукашу.

Лукаш перебрался на свое место. Торопясь, садились в автобус американцы, вскоре появилась и Доминика.

— Ты чего-нибудь попил? — первым делом спросила она.

— Нет. Я разговаривал с шофером.

— Жалко, что не взял кока-колы. Чего экономить — семьсот долларов у нас есть.

— Мы договорились о деньгах не говорить.

— Об известиях из Польши тоже…

— Мы и не говорим о них.

— Потому что ты не успел ничего поймать. Я сразу догадалась, зачем ты прицепился к шоферу.

Лукаш поцеловал ей руку:

— Тебе только в Скотленд-Ярде работать, любовь моя.

Она улыбнулась, разложила на коленях путеводитель «День в Толедо» и бойко стала читать вслух по-английски: «Contemplating Toledo from afar, bathed in tints of golden ochre…»

Лукаш откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

— Здесь все — в тонах золотистой охры. Готовься к очередному празднеству в нашем путешествии.

Хуан снова поднес к губам микрофон и на певучем своем английском сообщил, что они подъезжают к Толедо, по мосту Святого Мартина переедут на другой берег Тахо, чтобы осмотреть панораму Толедо со стороны древней обители Вирхен дель Валье, откуда Эль Греко писал свой знаменитый «Вид Толедо».

— Эту картину, — продолжал Хуан, а капельки пота, несмотря на в полную мощь работавший кондиционер, стекали по его смуглой шее, — мы увидим в толедском музее Эль Греко, в «Casa de El Greco», где собраны и его прославленные портреты.

— Не хотите шоколадку? — на сей раз спутница с заднего сиденья протянула Доминике развернутую плитку. — Мэри Бронтон, — представилась она, когда Доминика, не найдя в себе мужества отказаться от угощения, с ужасом подумала, как растолстеет за это путешествие, если все американки станут потчевать ее сладостями. — Я лишаюсь по меньшей мере половины удовольствия от созерцания всех этих древних красот Европы, — вздохнула американка, — да, да, по меньшей мере половины удовольствия при мысли, что бедный мой Джеймс не видит их вместе со мной, что он до этого не дожил…