Рудольф Ольшевский: Йося

— А знаете, молодой человек, что у чекиста всегда должны быть чистыми руки…

— Знаю, знаю, — заулыбался Вася и побежал к воде, чтобы смыть мазут, не дослушав, что там еще говорил Дзержинский о голове и сердце чекиста.

А через день в пять часов утра мы уже были в море. Пограничник хорошо починил мотор, плоскодонка летела, как Летучий голландец мимо Аркадии, потом мимо шестнадцатой станции Большого фонтана, затем мимо Люстдорфа и Дачи Ковалевского. Небо было густо-голубым и сливалось с морем. На горизонте плыли розовые облака.

— Если небо красно к вечеру, — сказал дядя Сева, — моряку бояться нечего. Если красно поутру — моряку не по нутру.

— А как нам сейчас, по нутру или нет? — спросил Йося.

— Ты что, дальтоник? — показал дядя Сева на розовые облака.

— А что уже нельзя и спросить? Меня интересует знать, что по этому поводу думаете вы.

— Я думаю, пора глушить мотор и бросать якорь.

Якорь полетел за борт, увлекая за собой длинный канат. В воде он темнел и был похож на ныряющую вглубь змею.

— Ничего себе глубина, — удивился я.

— Восемь футов будет? — спросил Йося.

— Семь сорок, — улыбнулся дядя Сева.

— А вы тоже антисемит, — обрадовался Йося.

— А как же, спаиваю лицо еврейской национальности. Геволт! Мировой заговор. Кстати, опусти водку за борт, поглубже.

— В каком смысле? — испугался Йося.

— В смысле нужно ее охладить.

Сомневаясь в том, что поступает правильно, Йося, поглядывая на дядю Севу, стал опускать кошелку за борт. К ручкам сетки, в которой поблескивали бутылка водки и несколько склянок ситро, был привязан шпагат.

— Смелей, смелей! — подбадривал дядя Сева. Когда же бутылки опустились на приличную глубину, он сказал, — Все, теперь стоп, вяжи конец к уключине.

— Чей? — спросил Йося, и все рассмеялись.

— А ты еще и шутник. Давай сюда веревку.

— И все-таки, зачем мы это сделали? — подумав немного, спросил Йося. — Что, якоря не хватает?

— Там холодильник. — Показал вниз дядя Сева. — Постоянная температура восемь градусов. Ты же любишь холодную водку.

А мы уже размотали удочки, закинули лески, и начался клев. Скумбрия на вид, хотя и умная рыбешка, в отличии от пучеглазого бычка, всегда плывущего с открытым ртом, будто у него полипы, когда ее ловишь, оказывается дура-дурой. Ей даже рачка для приманки не надо. Она клюет на пустую блесну. Как дикарь, меняющий на зеркальце слиток золота. Увидит блестящий крючок — и хвать его. Только забросишь леску, как пять-шесть отливающих сталью рыбех уже трепещутся на разных глубинах. Тащи, снимай и бросай в лодку свой серебряный улов. А когда снимаешь скумбрию с крючка, она, будто здоровается с тобой за руку — здрасти, я ваша тетя.

Йося бегает от удочки к удочке, снимает с крючков рыбу. Глаза у него горят. Руки в крови. Он сыплет поговорками, отдаленно связанными с ситуацией.

— Без труда не выловишь рыбку из пруда… Рыбак рыбака видит издалека… На безрачьи и рыба раком станет… Ловись рыбка большая и маленькая… А то и просто выкрикивает слова, которые в его мозгу ассоциируют с рыбой: Риббентроп! — кричит он, снимая с крючка скумбрию покрупнее.

А солнце уже начинает шпарить во всю. Оно тоже вроде входит в азарт.

— Аврал! — кричит дядя Сева. — Пора искупаться и перекусить. Ребята в воду. Йося, доставай продукт.

Мы сматываем удочки, лодку покачивает, по днищу ходит туда-сюда, лаская ноги, теплая вода с гладкой, как березовая кора, скумбрией.

Стараясь не потерять равновесие, Йося тянет бутылки. Лицо его озабоченно — а вдруг наши запасы склевала буржуазная акула или выпил водку из горлышка случайно оказавшийся в этих местах водолаз. Возможно чей-то шпион.

— Есть!!! — радостно на все побережье орет он, увидев в воде бутылки.

— Ура! — подхватываем мы.

И прыгаем в воду, теряя ощущение того, что тело наше ограничено размерами. Мы становимся огромной, тугой, зеленой и солоноватой водой, которая медленно поднимается в небо, а потом так же медленно опускается вместе с лодкой, вцепившейся в нее якорной веревкой.

Дядя Сева расстилает на корме газету. Кладет на нее помидоры, которые только что появились на Привозе, нарезает малосольную скумбрийку прошлого улова. Другим ножом режет хлеб, упираясь буханкой в грудь. Эту работу он не доверяет никому. Он делает ее медленно и подробно.

— Мы будем кушать прямо с газеты «Правда»? — спрашивает Йося.

— Ну да, а что? — поднимает голову дядя Сева.

— С «Правды» я не буду. С «Правды» — я объявляю голодовку.