Илья Крупник - Карусель (Рассказы)

Тогда он зашагал по воде. Вначале, как деревянными, двигая ногами, потом все лучше, потверже. Над всеми! Над всеми людьми! Да! Он был самый высокий, выше даже этих, молодых, как палки, тонких деревьев. Он потрогал верхушки пальцами. Вот! Вы! — чудо шагает по вашему ничтожному, убогому двору!

Да ведь он и есть чудо! И стоит он теперь не жалкие три миллиона, а пять, десять, двадцать, пятьдесят, сто миллионов! Или даже больше. Новый владелец «Надежды» Святослав Костюков оплачивал все широко!

Сколько же лет, выходит, он прожил зря. Но, правда, разве можно было это раньше…

Но все равно: он ведь не стар еще! Здоровье! Сила! Красота! Не зависит это теперь от возраста! Есть целый комплекс: не одна хирургия, даже курс липоскульптуры и др. и пр. Его кожа станет упругой, она станет гладкой, разгладятся все морщины, и даже может измениться форма ушей и разрез глаз…

Он шел по воде, разбрызгивая воду. Уволили — жалко, конечно, — дурака Антошку, но разве ж дело в Антошке?! Есть Костюков, есть чудодеи-хирурги.

Да он и сам теперь может все! Весь мир болен, а он может все! Любое! Будет жить как хочет. Да! Потому что он выше людей! Выше всех людей. Да. Ну прямо-таки «человек-легенда». Но ведь неплохо кто-то сказал: легенда — это много раз повторенная правда.

Калека в инвалидном кресле глядел на него во все глаза снизу вверх, и стоял не двигаясь совсем малорослый «афганец», он все еще тренировался с двумя палками. И только какой-то чужой ехал по дорожке на маленьком велосипеде, озираясь.

— Стой! — приказал он этому дурацкому велосипеду, словно не в себе. — Стоять! Слышишь!

И чужой пригнулся низко к жалкому своему велосипеду, оглянулся в испуге.

Боже мой, стерлось давным-давно в памяти лицо Лены; прекрасные, какие прекрасные волосы ее, запах. Но лицо человека, который по листьям мимо скамейки вел с огромными колесами велосипед, почему-то осталось. Молодой был, черноволосый.

У человека на маленьком велосипеде было то самое лицо. Этого, конечно, быть не могло…

Надо было снова скомандовать, резко приказать остановиться, он по дорожке двинулся широким и очень твердым шагом, но тот все быстрее крутил педали, а когда оглянулся, в глазах был страх и даже было отчаянье: неужели догонит чудовище?

Последнее время странное ощущение: я отлично чувствую собственный череп. Нет, не лоб, именно череп! Когда приложишь ладонь. И вовсе не мудрые мысли, так, машинально. А не похудел. Наверное, от безделья.

То есть достиг желанного: я не делаю ничего. «Я б хотел навеки так уснуть (как у Лермонтова), чтоб в душе дремали жизни силы и, дыша, вздымалась тихо грудь».

Правда, у меня вздыматься начало пузо. Но ведь это почти у всех городских мужиков к сорока годам начинает из штанов выпирать пузо. Менталитет, как говорится. Сам, может, активный, дела делает, а — пузо. А я не делаю дел.

Если припомнить, давно тайно я и хотел ничего не делать. В институт постун пал — известно, родители зудели, пусть земля им пухом. Службу мою — восемнадцать лет! — даже поминать скучно. И только сейчас, к середине жизни, «везунчик»; конечно: живу на халяву.

Дядя умер, я продал его старинный письменный стол (взял зелеными), его старинный буфет новым буржуям, часы с маятником, XIX век, ломберный столик. В общем, все. Вложил в акции, получил проценты. Большие. Но не втянуло, лень. Забрал свое, оттого и не проиграл. Наоборот. Еще как! И на их митинги, акционеров, мне ходить незачем.

Я, понятно, делаю вид, что ищу работу, контора наша вконец протухла, закрылась, и на улице стараюсь не улыбнуться, вроде жизнью озабочен, как все. Хожу, покачиваю хмуро деловым дипломатом, втягиваю пузо и — счастлив.

Ну пусть, пусть пока. Но чего загадывать? Я не хиромант. Они говорят, раньше лучше жили. Лучше?.. Для меня правильней поддакивать и, еще раз повторю, на людях не улыбаться.

Правда, рожа иногда выдает. Умиротворенная. «Как луна», да! И нос, им видится, картошкой. Но это считается, что добродушный. Вроде молодой отставник, огородник, моложавый пенсионер.

Только вот, помню, в командировке, тысячу лет назад, познакомился: инженер по гидроресурсам, здоровяк, сорок с небольшим, мечтает: «Выйду на пенсию, тогда и оформлю, что задумал». А что задумал? Не ресурсы никакие, а историю края, шире — республики! И все собирает для будущего. Даже статистику по старым журналам венерических заболеваний в тысяча девятьсот двадцать восьмом году.

А ведь я в полном соку мужчина, и на кой мне венерические заболевания в двадцать восьмом году. Да и на пенсии, это обычно, вовсе хотят оформить, описать не историю республики, а собственную жизнь. Почему? Понятно.