Земовит Щерек - Татуировка с тризубом

Черчилля, который желал как можно скорее договориться со Сталиным, это ужасно бесило. Он обвинил Миколайчика в эгоизме и стремлению к разрыву отношений между союзниками. Миколайчик в своих мемуарах писал, что Черчилль умолял его пойти на согласие относительно линии Керзона: "Зато у вас будет страна!" — восклицал он. Миколайчик не соглашался, и взбешенный Черчилль в какой-то момент заявил, что он умывает руки. "У нас нет намерений разрушать мир в Европе, — говорил он. — В своем упрямстве вы не понимаете риска. В дружеских отношениях мы не расстанемся. Мы покажем всему миру, насколько вы неразумны".

На это Миколайчик выпалил, что великие державы и так уже припечатали судьбу Польши в Тегеране.

"Да Польша в Тегеране была спасена!" — крикнул на это Черчилль.

Энтони Иден так описывает эту ситуацию в своих воспоминаниях: "Поляки пытались склонить Сталина отказаться от Львова. Миколайчик заявил, что если получит эту уступку, тогда он сам и его коллеги согласятся остальной частью линии Керзона. По их просьбе и по просьбе премьера Черчилля я отправился к Сталину с окончательным протестом и обращением. Сталин не почувствовал себя оскорбленным, но и не уступил. Он внимательно выслушал […], после чего ограничился утверждением, что он связан обещанием, данным украинцам".

Миколайчик еще какое-то время сражался за Львов, а когда понял, что это уже конец — ушел с должности. Его последователем стал Томаш Арцишевский, который, как будто ничего и не случилось, начал отстаивать вопрос довоенной границы Польши.

Легко представить себе громадные глаза Черчилля. После того, как он узнал о том, какую политику решил вести Арцишевский, он ограничил с ним контакты до минимума. А в декабре 1945 года в речи в Палате Общин он высказался за то, что Львов должен остаться в советских руках, и за то, что территориальные потери Польши следует компенсировать западными землями.

Линию Керзона А то тут, то там передвинули на пару километров. Именно эта линия отделяет теперь Медыку от Шегини, именно возле нее выстраиваются в очередь большегрузные автомобили, пассажирские автобусы, муравьи [33]с сигаретами, сладостями, спиртным и чем только можно.

Памятники Грюнвальду в Медыке — это просто бетонированные, выкрашенные белой краской параллелепипеды с надписью "Грюнвальд". Параллелепипеды уже немного облазят. Под ними сидят какие-то пацаны и слушают рэп через мобилку. Это означает — один держит высоко поднятый телефон, а остальные кивают головами в ритм. Что-то там жужжит, так что сложно сказать, то ли это Пея [34], то ли Соколь [35], но слышу, что по-польски. Рэппер читает рэп, что он честен, что делает свое и никого не копирует, что всегда остается сам собой, и что больше всего на свете рассчитывает на уважение зём с ошки [36]. Такие вот дела. Парни ритмично кивают головами. Похоже на то, что все согласны с тем, что уважение зём с ошки — это дело серьезное, и что копировать никак нельзя. За спиной у них кладбище, за кладбищем — железнодорожные пути, а за рельсами уже Украина. Другой мир, к которому они сидят спиной.

Медыку к Польше присоединили только лишь в 1948 году. Я ехал через нее медленно, с открытыми окнами, и представлял себе, а что бы было, если бы не присоединили. Или чего бы не было. Не было бы, к примеру, памятника Грюнвальду. Возможно, стоял бы Шевченко. Или Бандера. У Шевченко была бы белая, растрепанная борода [37], а у Бандеры — развевающееся пальто. На постаменте Шевченко была бы размещена его стилизованная роспись. На постаменте Бандеры — остроконечный, пикообразный тризуб. Пацаны, точно так же, как и в Польше, сидели бы под памятником. Польский рэп наверняка бы не слушали, скорее всего, русский или украинский.

Дома были бы чуточку другими. Меньше было бы штукатурки — барашка, меньше жести на крыше, больше этернита — искусственного шифера, изготавливаемого из асбеста и цемента. Мостовая плитка была бы другая. Не "польбрук" [38], а такая, псевдобарочная, желтоватая. Уродлива, что холера. Бордюры были бы выкрашены белой известью. Кое-где стояли бы прессованные заводским образом Богоматери в молитвенной позе, выкрашенные в режущий глаз белый цвет. На продовольственном магазине было бы написано "Продукты" [39], а перед входом тянулась бы вытоптанная площадка. Из мусорной корзины торчали бы пластиковые бутылки с надписями кириллицей. В средине можно было бы купить майонез, кетчуп в пакетике и темную, пересушенную вяленую колбасу; сушеную и копченую рыбу, иногда — куриные ножки.