Земовит Щерек - Татуировка с тризубом

— Это же Днепр, — произнес я наконец вслух. — О Боже… — вырвалось у меня.

Кто-то когда-то написал, что даже если мы и увидим пришельцев собственными глазами, это совсем не означает, что мы их заметим. Мозг, привыкший к тому, что ему известно, неохотно запускает вовнутрь чужие для него образы. Когда-то подобное было со мной в Казбеги на Кавказе. Когда я вышел ночью на террасу домика, в котором снял комнату, и глянул прямо перед собой, я удивленно выяснил, что ночь очень облачная: не видно ни звезд, ни очертаний гор на их фоне. Только потом я сориентировался, что мой отравленный польскостью разум заставляет меня глядеть приблизительно на высоту Татр. Когда я поднял голову повыше, гораздо выше, там увидел оскаленный горный гребень и звезды над ним, и понял, что погода превосходная. И не мог перестать глядеть.

Когда я стоял там, на террасе Андреевского собора, все встало на свои места тоже через какое-то время. Мой мозг, привыкший к масштабам Вислы, не усвоил могущества и мускулистости Днепра. Галактики оказались огнями районов по обоим берегам, а космическая пустота между ними — широкой, что твое озеро, рекой. Я стоял, превратившись в столб, а мой мозг перемалывал все это, перемалывал, и только тогда я сориентировался, что начинаю поддаваться той знаменитой иллюзии, которая дарит успокаивающее на миг чувство, что — возможно — Бог все-таки существует. Что — быть может — все установлено как-то не так, как мы, разочарованно, предполагаем. И что — быть может — мы и сами обладаем каким-то смыслом, целью и значением. И что, даже если и не существует, хорошо было бы его хоть на секундочку представить. Но когда мозг перемолол то, что он видел, чувство — как всегда — улетучилось, а неземная картинка разложилась на составляющие элементы.

Сойти по этим обледеневшим ступеням было гораздо труднее, чем подняться. Двумя руками держась за покрытую льдом оградку, дробя шажок за шажком, я чувствовал себя совершеннейшим дебилом. Словно долбаный император Максимилиан из старинного австрийского букваря, который, как описывал это Гашек, "влез на скалу, а слезть с нее не мог". Я поднял голову и увидел психа, стоящего у подножия лестницы и пялящегося на меня с дурацкой улыбочкой, со своими глазами, словно лампы дневного света.

Спуск вниз занял какое-то время, так что у постороннего наблюдателя была бы масса радости, видя сценку, когда к стоящему внизу лестницы типу с ласковой, швейковской улыбочкой психа спускается нервно, но потихонечку, какой-то нахмуренный мужик с рюкзаком, бросающий на психа бешеные взгляды. У наблюдателя было бы больше радости, когда бы он увидел, как нервно дробящий ногами "турист" в конце концов хлопается на спину и съезжает по ступеням чуть ли не под ноги сумасшедшего.

Я поднялся, стряхнул снег с задницы, все под надзором трупно, но ласково светящихся глаз, и, слегка подхрамывая, подошел к психу.

— Ну, и какого приебались, — спросил я. — Бабки нужны? Так нужно было раньше спросить, я сразу бы ответил, что нет. Какого ляда лазите за мной уже больше часа, а?

— Какого, какого, — пожал плечами сумасшедший, который даже немного обиделся. — А вот просто так.

И он направился вниз по Андриевському Узвозови, осторожно высматривая, куда поставить ногу.

Польско-украинская граница между Львовом и Перемышлем идет практически прямо, совсем как под линейку. Перед войной этнические отношения по нынешней польской стороне не сильно отличались от тех, что были по украинской. Русины и тут, и там — в основном, по селам; по городам — в основном, поляки и евреи. Государственная граница словно нож пересекла территории, этнически перемешанные похожим образом. Во многих местах то к востоку от нынешней границы находились крупные скопления поляков, то к западу — русинов.

Впоследствии за дело взялись силы, которые загнали отдельные этнические сообщества на свои стороны. И происходило все это, прибавим, в дымке резни, какой эти земли не видели со времен татарских наездов.

И украинцы, и поляки к этой линии привыкли. Только и в одних, и в других пробуждаются ностальгические сентименты. Украинцы плачутся по "Закерзонью", то есть землями, расположенными к западу от линии Керзона, которая — в сильном сокращении — определяет границу между двумя странами. Одни плачут по утраченной предками малой родине, другие — по историческому наследию, потому что именно в "Закерзонье" располагались Грады Червенские [31], туда достигала власть галицких князей, даже у самого русского короля Даниила [32]местопребывание было в закерзонском Хелме.