Земовит Щерек - Татуировка с тризубом

А в Польше — понятное дело. Исторические порталы подробно расписывают то, что бы могло быть. Как можно было бы оставить при Польше хоть немножко, хотя бы Львов, хотя бы бориславские нефтяные месторождения. Эту линию делят, словно волос, на четыре части, на варианты, на линию Керзона А, которую должны были поддерживать недоброжелательные к полякам британцы, и линию Керзона В, которую поддерживали доброжелательно относящиеся к полякам французы, и даже C, D, E и F. Делаются выводы, что линия Керзона на самом деле — это никакая не линия, а только лишь фальшивка, проведенная сотрудником британского МИД, Льюисом Бернштайном-Намеровским, родившимся в Польше в полонизированном и ставшем светским еврейском семействе: в тот самый момент, когда решалась проблема формы границы, Намеровский должен был прокрасться ночью к картам и подделать линию Керзона, одним росчерком карандаша отбирая у Польши Львов. Тем самым подпитывая польские слухи о еврейском заговоре, угрожающем Жечипосполитой.

Вся беда в том, что определение линии Керзона происходило в 1920 году, а после Варшавской Битвы Польша не слишком-то морочила себе голову черточками, проведенными на карте Намеровским или Керзоном, она попросту захапала столько, сколько была в состоянии унести и пережевать. В 1920 году именно Польша победила Советскую Россию, в том числе, армию, которой командовал Сталин, и это она — победительница — руководила прокладыванием границ. После Второй Мировой войны она, охотнее всего, сделала бы то же самое — только вот так уже не получилось. В 1945 году победителем был Сталин. Как утверждал Владислав Побуг-Малиновский (член польского эмигрантского правительства в Лондоне), до определенного момента, когда Сталину было еще важно, чтобы договориться с поляками, он был склонен вместе с ними определять прохождение границы, что теоретически давало шанс на то, чтобы Львов оставался с Польшей. Имелись в виду переговоры, которые велись премьером лондонского правительства, Владиславом Сикорским со Сталиным в декабре 1941 года, вскоре после подписания договора "Сикорский-Майский". Сталин — пишет историк Петр Эберхардт — тогда еще был склонен слушать какие-либо предложения поляков относительно границы. Но Сикорский отказал. Аргументировал он это тем, что не мог бы "принять, даже теоретически, какого-либо предложения о том, что границы польского государства можно признать текучими". Для поляков, проводящих время в лондонском Клубе Кавалеров Шпоры, вопросы восточной границы были вне диспутов. Скорее всего, каждый из членов клуба по отдельности понимал, что Кресы уже проиграны, и спасать необходимо то, что можно — но никто не отважился высказать это публично, поскольку остальные, хотя тоже прекрасно об этом знали, линчевали бы такого политика на месте, совершая ритуальное политическое, да и светское убийство.

Владислав Побуг-Малиновский заявлял, что шансы на Львов имелись и позднее, только довольно-таки сюрреалистичное польское упрямство продолжалось полным ходом. По словам Побуг-Малиновского, перед конференцией в Тегеране британский министр иностранных дел Энтони Иден пытался выяснить хоть что-нибудь у Станислава Миколайчика, который стал лондонским премьером после смерти Сикорского, спрашивая, что, если бы Польша получила "Восточную Пруссию, ценные территории в Силезии, а помимо того, на востоке, земли до линии Керзона, расширенные еще и присоединением Львова — с Вильнюсом тут уже дела были похуже — то считали ли бы они подобное решение допустимым?" Миколайчик, премьер уничтоженной, разорванной на клочья и зависимой от соседей Польши, ответил то же самое, что и Сикорский перед ним: "Никакое польское правительство на чужбине не может предпринимать дискуссий относительно уменьшения польских территорий". Что Иден воспринял "с жестом удивления".

Впоследствии, когда даже для Клуба Шпоры стало очевидным, что необходимо спасать что только можно — было уже поздно. А комбинации стролились разные. Миколайчик утверждал, что истинная линия Керзона, не подделанная, Галиции, то есть Львова и Бориславских месторождений, не касается. На аргумент Сталина, что он "не может обижать украинцев", довольно изящным образом Миколайчик выкручивался, что обладание Львовом не является постулатом надднепровских украинцев, но украинцев галицийских, которые не склонны присоединяться к России. Сталин не слушал. Он допускал корректировку границ в размере не более нескольких километров. Но Миколайчик все давил и давил, и давил.