Земовит Щерек - Татуировка с тризубом

Я положил свой рюкзак на металлическом столе для вивисекций.

— Открой, — скомандовал пограничник.

Я открыл. В этом свете ртутных ламп, словно в прозекторской, мне казалось, что у него вертикальные зрачки.

— Вынимай, — сказал пограничник.

Я начал вынимать.

Вначале он обращался ко мне на "ты", а я к нему на "вы", но под конец тоже перешел на "ты". Зрачки у него, как мне показалось, еще сильнее сузились. Побледнеть сильнее он уже не мог, потому что и так уже был синий как смерть.

— Идем за мной, — сказал он мне.

Мужик, ратовавший за Новый Мировой Порядок, легко и сочувственно мне улыбнулся.

Мы оставили мои растасканные, еще теплые и даже чуточку подванивающие личные вещи на металлическом столе, грязные носки и футболки выглядели словно исходящие паром внутренности. Мы отправились в пустой автобус. Тот стоял покинутый, с открытыми багажниками. Выглядел он беззащитно и будто бы испуганно. Эмблема Мерседеса блестела у него на носу словно дорогие часы на руке западного туриста, затерявшегося в самом центре славянского жилого района. В кабине было темно. Пограничник показал мне глазами на черный прямоугольник двери.

— Заходи, — сказал он.

Я вошел.

Пограничник за мной. Мы подошли к моему сидению, и тут пограничник как с цепи сорвался.

— Где у тебя наркотики?! — шипел он, заглядывая в отделение над сидением, заглядывая под сидение. — Где наркота, сука?!

— Ты же прекрасно знаешь, что у меня их нет, — ответил я на это, на что тот поглядел на меня взглядом ящера и сказал:

— А знаешь, что в любой момент они могут у тебя быть?

Теперь уже я сделался ящером, ограничил все движения, напрягся. Он меня пугал, показывал свою власть. И весьма эффективно: ледовый лифт ездил по позвоночнику вверх и вниз. Да, я знал, что в любой момент те могут у меня быть. Я знал, что в любой миг он может все, а я не могу ничего. Я знал, что не могу даже чуточку уступить в отношении его временного, пограничного всевластия, потому что в тот же миг, в течение этих нескольких кратких минут — он будет иметь меня всего. Ничто меня перед ним не защищает. Никакие предписания, никакие законы. Между ним и мною висела голая сила, голая возможность, в отношении которой все выдумки типа "права" сводились к прекраснодушным теориям.

Он внимательно пригляделся ко мне, глубоко вгляделся прямо в глаза, оценил произведенное впечатление, после чего мгновенно утратил интерес ко мне и, не говоря ни слова, как будто бы в автобусе меня вообще не было, вышел. Я остался сам, в мрачном автобусе, с сосулькой вместо позвоночника. Потом я этого пограничника уже не видел. Когда я вернулся к своему выпотрошенному рюкзаку, там стоял другой рептилоид и, с отвращением сжимая узкие ноздри, глядел на мои не совсем чистые носки и трусы-боксерки.

— Твое? — прошипел он. — Забирай.

На польской границе поляки обрабатывали мужика, ратовавшего за Новый Мировой Порядок. Он стоял с миной снисходительного мученика и глядел на то, как его багаж перебирают уже во второй раз. Поляки с мордами, холодными словно мороженая пицца, лаем отдавали команды, а мужик, с достоинством на лице, отвечал на вопросы. Он пытался говорить по-польски, а это было ошибкой. Эти его попытки пограничники считали проявлением покорности. И чем больше, по их мнению, он покорялся, тем сильнее они его презирали. В конце концов свое презрение они довели до такого состояния, что начали верить, что этот худой, синий лицом тип не представляет никакой угрозы для Жечипосполитой — и его отпустили. Мы вновь уселись в автобус. Мужик был помятый, но настроение было спокойным. Он слабо улыбнулся.

— Придет еще когда-нибудь Новый Порядок, — сказал он по-польски. — Пан еще увидит. Когда-нибудь еще будет хорошо. Придут масоны и нас освободят.

Это было весной. Уже сделалось зелено, и сквозь вонь продуктов сгорания горючего без катализаторов и товота пробивался запах цветения. Границу я пересек пешком и очутился в Шегини.

Сначала я отправился на автовокзал посмотреть, а не едет ли что-нибудь на Львов. Потому что теперь здесь, в Шегини, имеется автовокзал. А когда-то его там не имелось, раздолбанные маршрутки дикарями стояли сразу за переходом, возле магазина с водкой и конфетами, словно привязанные то тут, то там и к чему только можно привязать лошадь: к поручню, к столбу, к воткнутой в землю палке. Ну а потом все начало изменяться. Потому что Шегини — с какого-то времени — это самое богатое в Украине село. Так говорят.