Илья Крупник - Струна [сборник]

– «Правда»… Ишь ты, «правда»… Отвечай! На тропе! – Надвигались со всех сторон орущие бабы с дрекольем. – Ведьма! Убить ее! Из-за нее!.. Сатана!

«Это они про Алису?!. – вдруг понял я. – Про их Алису…»

– Постойте! – Я поднял руки, увещевая. – Послушайте!

Но они не слушали. Какие глаза… Какие у них лица… Нет, они не безобразные. Даже сейчас они красивые! Женщины, люди, неужели люди с такими лицами идут убивать?…

Куца в действительности делась Алиса, было неясно. Эти бабы, сподвижницы ее бывшие, соратницы, пытались искать несколько дней – теперь-то они уже знали! – что Алиса порчельница, дурной глаз, она напустила порчу! Из-за нее и клюквенники появились, чего раньше не было. Да!

Чтобы всех хоть немного успокоить, Василинов – вот положительный человек, как я понял, – повесил у Дома культуры рекламу приглашая на музыкальное шоу в подшефную свою больницу на сеанс удивительного нового направления невропатологии.

Расчет был явно на то, что будет красочное зрелище, а оно привлекает и отвлекает всегда.

Перед началом сеанса – а я уже сидел, любопытствуя, сбоку в первом ряду (посередине, понятно, персонал) – выступил главный врач, такой приятный полноватый человек средних лет в хорошо наглаженном белом халате.

Происходило это все в больничной столовой, где пахло щами, но обеденные столы отодвинули к стенке, а стулья расставили, как в театре.

Доктор, сложив на животе пухлые руки, объявил нам мягким баритоном, что, по новейшим исследованиям ученых, в людских сообществах с тех древнейших времен именно музыкальность давала несомненные преимущества при естественном отборе.

– Все и всегда древние люди, – развивал свою мысль доктор, – в пещерах опасались диких зверей и изгоняли из племени орущего ребенка вместе с матерью. Поэтому каждая мать старалась утишить дитя и пела ему добрую тихую песню.

Сзади меня больные в серых халатах и наши из поселка зашевелились, признавая эту правоту.

Доктор наклонил голову, удовлетворенный, прошелся не спеша вдоль первого ряда и продолжал:

– Следовательно, возможность выжить была прежде всего у таких людей, у кого оказывался хоть какой-то музыкальный слух. Поэтому – утвердил доктор, – мы можем здраво судить, что музыка – именно музыка! – и нам в состоянии всегда и во многом сейчас помочь.

Он сделал знак рукой, и тут же из двери за спиной у него двое в больничных халатах вынесли нечто похожее на ксилофон на высоких ножках. Доктор посторонился, и они установили это посередине «сцены».

Затем вернулись, поставили справа от него мне уже непонятное: большой барабан, он торчком помещался в раме, и к нему была колотушка на рычаге, у рамы внизу еще педали, а сверху плашмя оркестровые медные тарелки.

Я сидел, повторю, с левого боку; напротив, так же боком, стояло пианино, только оно было обычное.

– Внимание! Начинаем сеанс, – сказал доктор и хлопнул в ладоши.

Из дверей позади него один за другим вышли три совершенно, как показалось, одинаковых человека в таких же наглаженных врачебных халатах и мгновенно разошлись.

Первый с молоточками встал у ксилофона, второй сел за пианино, третий изготовился у барабанно-педальной рамы. А главный доктор… Он повернулся лицом к трио и воздел руки, как дирижер.

И вот: тихо-тихо, словно стеклянные, тронули молоточки ксилофон; тихо-тихо, глухо ударил барабан, и вступило пианино, разливаясь колокольцами, и подхватили колокольца кастаньеты.

Что? Какие кастаньеты? Но это человек-оркестр у барабанной рамы так зацокал деревянными ложками – русскими кастаньетами. А доктор-дирижер, приглушая, плавно повел руками.

Я ничего не понимал. Я различал, но смутно, то шлягеров обрывки, а то «из края в край вперед иду, сурок всегда со мною», а то на пианино изливалась, изливалась колыбельная. И постепенно, постепенно я почувствовал, что у меня, как у новорожденного, закрываются глаза.

– Колдуны… – выдохнули сзади. Я обернулся и увидел, что в рядах почти у всех теперь глаза закрыты.

Гипноз, – понял я и последнее, что увидел, – согнутые пальцы пианиста, бегущие по ласковым клавишам; пальцы были длинные и тонкие и похожи на паучьи лапы.

Домой в Курыгино мы шли медленно, расслабленные. Растянулись по лесной дороге, и никто – до чего непохоже – не разговаривал. А моего Гриши со мной не было, жаль, он был в шалаше. Дорога эта в больницу и к Василинову была совсем с другой стороны от нашего дома и озера.

Но вот показалась околица, там плотной кучкой стоял патруль.