Сергей Чилая - Донор

-- П-похоже, ребеночек умер, -- сказал я, разгибаясь. -- Тоны сердца не выслушиваются... и живот с-странный...

-- Дежурный врач говорила, что с ребенком все в порядке, -- засуетилась акушерка. -- Я сейчас сама выслушаю тоны сердца...

-- Н-не н-надо, -- начал злиться я. -- Не м-может баба, к-которой завтра рожать, д-дрызгать напропалую с мужиками, да еще п-потом заниматься с ними любовью... Даже с-самая никудышняя. П-помните, С-станиславский в таких случаях говорил: "Н-не верю!".

Акушерка в ужасе таращила на меня глаза, а студенты, с которыми я приехал, хихикали, прикрывая рты.

-- П-попробуем вывести мочу.

Сестра принесла стерильный резиновый катетер и лоток.

-- Несите м-металлический катетер. Самый большой и ведро вместо л-лотка!

-- Вводите! -- обратился я к акушерке. -- Н-не осторожничайте так... Это н-не ребенок внутри... Это п-перерастянутый мочевой п-пузырь.

-- Не может быть. Я проработала почти двадцать лет! -- сказала акушерка и ввела катетер.

Моча заполнила ведро в течение нескольких минут. Живот опал и баба начала оживать. Она села в кресле, спустив вниз ноги, и огляделась...

-- Где я, мужик? -- она сразу обратилась ко мне.

-- Это доктор! -- вмешалась акушерка, переходя на мою сторону.

-- Оформляйте историю б-болезни и п-переводите ее к нам. Мне не н-нравится живот.

На следующий день я спросил заведующую гнойной хирургией:

-- Как моя б-больная с зеленой бутылкой во влагалище, к-которую вчера п-перевели из роддома?

-- Наблюдаем! -- строго ответила она, и я больше не стал задавать вопросов.

Через сутки я опять дежурил, а на следующий день улетал в отпуск в Коктебель, где меня поджидали ленинградские приятели-джазмэны.

Поздно вечером, придя на обход в гнойное отделение, я спросил дежурного врача:

-- Где моя б-больная?

С ней все в порядке, Боб! -- ответила она.

-- Мне уже г-говорили, что с ней все в п-порядке. Мне даже говорили, что выслушивали с-сердцебиения п-плода! Д-давайте взглянем... вместе.

Я долго пальпировал ее живот. Он не нравился мне, но еще больше не нравились сухой язык и частый пульс. Она была заторможена, не реагировала на пальпацию и не узнавала меня.

-- Пусть срочно сделают анализ к-крови и принесут старые, -- попросил я дежурного врача, -- и пусть з-захватят п-перчатки. К-как ее зовут?

-- Не знаю.

-- Эй, г-голубушка! Как тебя зовут?

-- Манька! -- глухо донеслось до меня, и я сразу сильно обеспокоился ее судьбой и здоровьем.

-- Маня! П-повернись на спину, согни и раздвинь ноги. Я еще раз п-посмотрю, что там у тебя т-творится во влагалище...

-- Надо оперироваться, Маня! -- сказал я, снимая перчатку. -- Иначе м-можешь помереть. С-согласна? Я спрашиваю, с-согласна, Маня?!

-- Да.

-- В гнойную операционную ее и пусть п-приподнимут головной конец с-стола! -- начал я командовать парадом.

Когда я вскрыл Манин живот, оттуда потек жидкий желто-коричневый гной со сладковатым запахом и примесью кишечного содержимого.

-- П-подсоедините чистую резиновую т-трубку к к-крану. С-свободный к-конец обмотайте с-стерильной салфеткой и дайте мне.

-- Если Мотэлэ узнает, он выгонит вас из клиники, -- сказал кто-то из асситентов, но я не стал отвечать и отмывал, и отмывал струей теплой воды Манькины внутренности от гноя и кала, пока, наконец, в тазах не появилась чистая, прозрачная жидкость, эвакуируемая из живота мощным насосом.

Приступив к осмотру, я понял, что Маня была не только жестоко изнасилована, но зверски избита: множественные разрывы тонкого кишечника, отрыв 12-перстной кишки, разрывы печени, разрыв селезенки, надрывы поджелудочной железы, разрывы толстого кишечника, кровопотеря -- травмы, несовместимые с жизнью.

-- Как она с-смогла п-прожить с ними три дня! -- сказал я в никуда, понимая, что чужая Маня обречена.

-- Вызовите заведующую отделением, -- попросил я. -- П-пусть п-приедет и п-поглядит, что случается, когда п-просто наблюдают.

-- Ее не надо оперировать, -- сказал один из асситентов, пожилой врач, всю жизнь проработавший в гнойной хирургии.

Я знал, что врач прав и что мне не следует лезть туда в бессмысленной попытке навести порядок в Маниных внутренностях, но какая-то неведомая сила уже погрузила мои руки в живот, и они привычно начали перебирать кишечник и внутренние органы. Все начало медленно зеленеть, как пушистые иголки в шапках огромных кедров на Севере Урала: свет операционных ламп над головой, стены, простыни... даже перчатки, и в этом зеленом свечении, с запахом свежей хвои, руки стали действовать...