Роберт Менассе - Изгнание из ада

«Мне бы что-нибудь для демонстрации…»

«Что ж, могу порекомендовать вот этот свитер в стиле доспехов!..»

Каждый раз, случайно встретив Гундль, Виктор поражался, как она умудрялась снова и снова наколдовать шикарный наряд из черной дыры, в которой они жили тогда с точки зрения эстетики.

Среди левого студенчества господствовал полный запрет на моду. В бутики никто не ходил. От бутиков всех тошнило. Никто не восхищался нарядными женщинами: у человека пять органов чувств, а у них на уме только внешность. Слово «дама» было ругательным — при этом имелись в виду студентки из богатых буржуазных семей и их мамаши: барыньки в платочках от Эрме. Новую одежду добывали однозначно у «Шёпса», из распродажных корзин, которые стояли у выхода и позволяли воришке быстро смыться. В парикмахерскую тоже не заглядывали, отращивали волосы или пьянствовали, пока шевелюра не выпадала. Домов в те годы не строили, архитектурой именовались широкомасштабные эксперименты, в итоге лишь доказывавшие, что чистый функционализм может быть до невозможности уродлив. И среди этого заката красоты — Гундль, создательница новой эстетики. Она открыла «Кортнера». И купила там на лето пекарскую куртку, по сей день непревзойденно лучший летний жакет из когда-либо выпускавшихся. Фартук официанта из бистро она носила как юбку с запахом, вечерами появлялась в кафе «Добнер» в «маленьком черном платье»— верхней половине униформы трубочиста. Поварские брюки в мелкую клеточку в сочетании с отцовскими рубашками и старыми прочными мужскими башмаками, купленными на блошином рынке, — все это почти ничего не стоило, было вполне пролетарским («рабочая одежда»), а стало быть, дозволенным и тем не менее красивым. Просто красивым. Виктор учился у Гундль. Купил у «Кортнера» на зиму толстую почтальонскую куртку большого размера, просторную, которая прекрасно налезала на толстый шерстяной свитер. Стоила она вчетверо дешевле любого мало-мальски приличного зимнего пальто, грела ничуть не хуже, имела куда больше карманов, причем в боковые входил блокнот формата А4, идеально для студента, — и на полгода избавила его от контактов с отцом.

— Если ты еще раз заявишься ко мне в этой синей маоистской куртке, я знать тебя больше не желаю, нет у меня больше сына!

Как же отца раздражала эта куртка. У «Тлапы» продавались замечательные пальто в охотничьем стиле. Пошли, говорил он, я куплю тебе!

— Мне не нужно пальто! Эта куртка вполне меня устраивает!

— Послушай! Отчего ты не можешь скоромно, спокойно, элегантно…

— Ах, оставь!

— Ты такой агрессивный. Я тревожусь. У тебя какие-то проблемы? Я же хочу помочь… — Если это можно сделать денежной купюрой, не отвлекаясь от карточной партии и…

— Забудь! Мне не поможешь. Я импотент. Твой сын — импотент, ясно?

Чистейшее наитие. Означавшее всего-навсего вот что: Виктор хотел как можно сильнее шокировать отца, этого дамского угодника, этого наводящего ужас на всех страховщиков чемпиона мира по дорожным авариям, обусловленным глазением на женщин.

— Нам надо поговорить. Я все обдумал. Все ногти на нервной почве обкусал… чуть не до локтя! — сказал по телефону отец.

— И что же?

— У меня есть знакомый врач. Член моего клуба. Вероятно, он тебе поможет. Он считает, это у тебя психическое. Ведь в твоем возрасте… Ну, если хочешь, мы сходим к нему, а перед тем я куплю тебе…

— …приличное зимнее пальто?

— Да. Послушай. Хорошо одетый мужчина…

— Хватит! Я счастлив в своей маоистской куртке!

Увы, Гундль никак не отреагировала на Викторову куртку от «Кортнера». Он надеялся, что при встрече между ними немедля возникнет этакое сообщничество, дескать, мы оба, с нашими хитро-шикарными пролетарскими шмотками, — но увы! Она — это она, а он не она, да и не он. Она стояла, опершись на двухсполовинойметровое древко флага, красное полотнище еще свернуто, и сказала: «Привет!» Прозвучало весьма цинично. Может ли «привет!» прозвучать цинично?

Ни объятий, ни поцелуев. Это ведь сбор. С каждым холодно брошенным «здорово!», с каждым молодцеватым возгласом «ротфронт!» он все больше цепенел и холодел. Спрашивал себя, вправду ли все эти товарищи, девушки и парни, которых он здесь встретил, верят, вправду ли честно и всерьез убеждены, что… в чем убеждены? Что мир принадлежит им! Нам! Будущее. Что они открыли законы природы, согласно которым функционирует история, что они владеют этими законами, что будущее в их руках, что справедлива избитая марксистская фраза, гласящая: «Предвестья будущего невзрачны. Исторически мощно не отчетливое, но разумное!»