Роберт Менассе - Изгнание из ада

Преемником его стал некто Ниссим Шушан, толстый старик, чья круглая, как шар, голова словно бы непрерывно перекатывалась по плечам. Этот догматик Талмуда переводил в следующий класс всех учеников, которые не задумываясь могли бойко отбарабанить то, что он хотел услышать, и в итоге у него в классе остались только ленивые, нелюбознательные или строптивые, коих он предпочел бы вовсе выгнать. На этой странной утопии, на классе без учеников — хороших перевести выше, плохих разогнать, — он и сломался, вернее, сердце его не выдержало, но к тому времени Самуил Манассия бен-Израиль давным-давно перебрался в следующий класс.

Манассия думал, что все идет слишком быстро. Ему хотелось хоть немного насладиться тем, что он лучший в классе, более того, хотелось по-настоящему обрести уверенность во всем, что он сумел один-единственный раз ответить без запинки. Однако его немедля перевели, и он опять стал «маленьким», неуверенным и запуганным в тени Абоаба, который уже не один месяц верховодил в этом классе. Спустя месяцы мучительных стараний он занял место второго после Абоаба, в конце концов стал первым учеником, когда Абоаба перевели классом выше, и теперь, да, теперь почувствовал себя хорошо, свободно, с обостренными восприятиями, с отчетливыми талантами, — и тут его опять перевели, опять он очутился в тени Абоаба. Попадая в следующий по старшинству класс, он чувствовал себя как рыба на суше, чьи жабры дышали только воспоминанием о воде, из которой его извлекли.

Но лишь таким образом, регулярно доказывая свою одаренность, он мог сократить родителям расходы. Его обучение оплачивала община. Одна ошибка, одна небрежность, малейшее сомнение в его таланте стоили бы матери последней юбки. Последняя юбка — хранимый пуще глаза, самый последний резерв. Мать бежала с четырьмя юбками, куда зашили остатки семейного состояния. Отцовские попытки начать в Амстердаме свое дело, создать для семьи экономическую опору, а также насущные ежедневные траты — в общем, они добрались уже до третьей юбки. У Манассии не было выбора. Сосредоточенно и вдумчиво занимаясь, он должен проявить в учении такое же проворство, как некогда в беготне. Абоаб всего месяц назад водворился в третьем классе, а теперь туда перешел и Манассия.

— Диспут! — вскричал рабби Иаков. — Поговорим об образе Всем

огущего!

— У меня есть вопрос к моему ученому другу Манассии, — сказал Абоаб, и ученики сей же час оживились, предвкушая развлечение. — Что будет, если человек лицом к лицу узрит Бога, да будет благословенно Его имя, и передаст своему народу образ, ему представший?

— Не делайте себе кумиров и изваяний! — быстро ответил Манассия, по-португальски, чего оказалось достаточно, чтобы Абоаб сморщил нос. — Таково слово Господне. В другом же месте Он говорит нам: лица Моего не можно тебе увидеть; потому что человек не может увидеть Меня и остаться в живых… Вполне однозначно: никто не может видеть Его, а стало быть, никто не должен делать изображения Его, под страхом смерти! — Он откинулся назад и перевел дух. Хорошо вышло.

Как раз такое Абоаб и презирал: Манассия знал всем известное, цитировал то, что мог процитировать любой. Тут учиться незачем, это — всеобщее достояние. Подхвачено на лету. Бездоказательное. Случайное. Полуобразованность.

— В таком случае как мой ученый одноклассник Манассия объяснит пассаж из Книги Исход, глава двадцать четвертая, стихи с девятого по одиннадцатый?

Ему не было нужды цитировать, он лишь усмехнулся, глядя, как Манассия лихорадочно листает страницы и наконец находит упомянутое место:

— Девять: «Потом взошел Моисей и Аарон, Иодав и Авиуд и семьдесят из старейшин Израилевых». Десять: «И видели Бога Израилева»…

— Как-как? Что они видели? — Абоаб.

— «И видели Бога Израилева; и под ногами Его нечто подобное работе из чистого сапфира и, как самое небо, ясное». Одиннадцать: «И Он не простер руки Своей на избранных из сынов Израилевых. Они видели Бога»…

— Как? Я не понял.

— «…видели Бога, и ели, и пили».

— Ели и пили?

— Так написано, — сказал Манассия, без всякого выражения.

— Что ж, он в самом деле нашел место, которое свидетельствует о полной противоположности тому, что он только что утверждал. Семьдесят четыре человека видели Бога. Зрели образ Его и передали нашему народу. И Он, да будет благословенно Его имя, не лишил их жизни, но даровал им пищу и питье. Считает ли мой друг Манассия пищу и питье Господне отравленными, назовет ли он это приглашение к трапезе смертной казнью?