Саша Дэа - Девушка с повязкой на глазах

С крыши мне всё видно. Правда, я не знаю, что я хрчу увидеть, поэтому мне видно всё.

Недалеко от моего выхрда на крышу есть ещё один. Но я никогда не видела своего соседа. Он не поднимается сюда. А может быть, там вовсе никто и не живёт? И вся крыша принадлежит мне да голубям, точнее, сначала голубям, а потом мне…

Люди мечтают жить так, — с видом на небо, а я настолько привыкла, что не могу представить, что можно жить как-то иначе. Начала забывать свои квартиры на вторых и третьих этажах.

Тебе таки не удалось побывать здесь.Я приглашала тебя несколько раз, но ты не приходила. Я знаю, тебе бы понравилось. И, возможно, ты бы осталась тут навсегда…

О чём тебе ещё рассказать? О моих, встречах?? Или о моей простуде? Мне кажется, я заболеваю. Смешно, наверное, летом простудиться.

У меня всё хорошо.

Письмо №2

Здравствуй.

У меня всё хорошо.

Письмо №3, №4, №5, №n…

У меня всё хорошо, всё хорошо…

30. Я пишу тебе письма. И вру в каждом пись­ме о каком-то «хорошо». Я не хочу тебя расстраивать. Не хочу говорить о том, что я забросила свою работу, забросила героев, забросила себя. Тебе не стоит этого знать. Тебе не стоит переживать. Вдруг ты этого не переживёшь ?

Я пишу тебе письма. Отношу их на кладбище. Выкапываю на твоей могиле ямку и зарываю туда конверты. Иногда натыкаюсь на закопанные мной ранее письма, вижу, что они не вскрыты, значит, ты их ещё не прочла. Думаю о том, как радостно тебе будет получить сразу пачку моих писем.

Многие могилы мне уже знакомы. Я узнаю лица. Иногда я гуляю по кладбищу и смотрю даты. И ты знаешь, совсем недалеко от тебя лежит (спит, пребывает, находится) человек, который родился вместе с тобой. Умер он, правда, уже несколько лет назад. Но на его могиле всегда свежие цветы. Его помнят. Только я ещё ни разу не видела той, которая приносит ему эти цветы.

Некоторые могилы совсем заброшены. И мне становится так жалко тех, кто волей судь­бы закопан и «обделён» вниманием.

Тебе я не ношу цветы. Ты же их не любишь. Их приносит кто-то другой.

31. Так проходят дни.

Дни ничем не наполненные. Пустые, неин­тересные, одинаковые. Больные дни. Дни, в которых я пытаюсь оживить себя.

Я начала молится.

Я просила у Бога спокойствия, смирения. Я просила у Бога добрых ночей. Я начала читать Библию (в который уже раз!). Мне всег­да эти 900 страниц казались бесконечными. Но я стала читать, пытаясь открыть для себя истину. Вскоре я поняла, что заставляю себя. Я бегаю глазами по строчкам, ничего толком не улавливая. Я, наверное, к Библии вернусь позже.

Или не вернусь. И, кажется, я прошу так немного. Я засы­паю с надеждой, с верой в новый день.

Я просыпаюсь с болью, разбитой головой и тобой во сне.

А Бог так и не проснулся. Я перестала молиться.

Мой компьютер я не включала уже давно. Привычка набирать текст мгновенно куда-то делась. Испарилась, как неведомый зверюшка. Привыкаем, отвыкаем. Я привыкну.

— Вы привыкли?— спросила я. Мне показался этот вопрос слишком пря­мым, твёрдым.

— Я вбираю в себя осознание того, что это прошло, — она опустила голову. — Я жила в этом, а теперь я живу в настоящем. И это настоящее другое. Мы сидим с Вами в кафе. За окном дождь, да? Через несколько секунд я буду уже в иных мыслях, и я осознанно на это иду.

Я зашиваю себя.

Я привыкну.

Я излагаю тебе всё в письмах, а для этого мне нужны лишь чернила и бумага. Много чернил и много бумаги. Меня посещает мысль, что мне стоит возвращаться. Возвра­щаться в нормальное (хотя теперь, слово «нормальное» представляет из себя что-то совсем непонятное. Нужен словарь) состоя­ние, но во мне разлом.

Так проходят дни.

32. Дни— это время.

Время— это свобода.

Теперь у меня столько свободы, что я не знаю, как ей распорядиться. Изобилие сво­боды— это невыносимо. Я напоминаю себе заключенного, который просидел в тюрьме больше пяти лет и вот теперь, когда его осво­бодили, он стоит на улице, и у него полно свободы, а что дальше— он не знает. Свобода слева, свобода справа, свобода впереди и больше не надо спрашивать разрешения сходить в туалет. Свобода долгожданная и восхитительная, но что с ней делать?

Я дарила себя тебе, я творила, я встре­чалась с людьми, а сейчас я как этот заклю­ченный, тонущий в просторах своей свободы. Надо выбираться.

И платье мне уже совсем не нужно. Порезать его на носовые платки. Насморк приходит и уходит, а платки заканчиваются.

— Кстати, эта повязка — кусочек того платья.

— Время лечит,— говорю я.