И. Грекова - Свежо предание

— Орут, кобель с ними, — злобно отвечала другая, тощая, как сухая треска. — Небось когда с мужиками валялись, не орали, а приговаривали: «Васенька, обойми меня, Васенька, поцелуй меня послаже!» Тьфу, суки!

— Ващенкова, сейчас же перестаньте, — прикрикнула молодая женщина, судя по шапочке, врач. — Вы не имеете права тут ругаться.

— Права не имею? — ощерилась та. — А ты найди другую за эти деньги горшки ихние выносить!

Повернулась и пошла к двери. Из-под темной юбки и завязанного сзади халата торчали коричневые вяленые ноги…

Надя вдруг, ни с того ни с сего, заплакала. Ей стало жалко эту сухую, злую женщину, которую, должно быть, никто не любил, которую, верно, сильно обидел какой-то Вася… К ней подошла пожилая.

— Ну, чего плакать-то? Больно? А ты свободно, киселем лежи, не дуйся. Надо будет дуться, я скажу.

Кричать охота — ори, не стесняйся. Видишь, как у нас? Чистый концерт. Что твоя фигова гармония.

«Вот я легла, и все-таки невыносимо, — думала Надя. — Куда от себя деться?»

Ей вдруг ужасно захотелось в то темное бомбоубежище, где так укромно было рожать, где ее завесили простыней и не было этого жуткого света… Помогала ей бабушка-соседка и все приговаривала:

— Потерпи, моя ласточка.

«Хоть бы кто-нибудь меня пожалел…»

Ей было очень-очень плохо, и время от времени она кричала, но к ней никто не подходил. На соседнем столе рожала та самая, молоденькая, с большой косой. Она обмотала косу вокруг шеи, словно желая удавиться, и уже не хрипела, а рычала. Вокруг нее толпилось много людей и среди них один — должно быть, главный — пожилой мужчина с засученными рукавами, с резиновыми перчатками на сухих волосатых руках. Женщине давали наркоз…

«Все в порядке», — сказал врач, и в руках у него очутилось что-то непонятное. Он передал это сестре.

— Мальчишка. Здоров. Уродец. Похож на Максима Горького, — сказал он, шлепнув новорожденного, и отошел.

…А Надя уже не понимала, что с ней, и сколько человек стоят у ее стола, и кто стоит, и кто с ней разговаривает, все равно — мужчины это или женщины. Было уже не так больно, как раньше, но худо, невообразимо худо. Ее выворачивало наизнанку, она больше не понимала, где «внутри» и где «снаружи». Она ясно чувствовала, что умирает…

«Наверно, это душа с телом расстается, отрывается душа от тела», — подумала она.

И тут все кончилось. Сразу. Ей стало легко и холодно. Она лежала — пустая, холодная и страшно счастливая. Безбрежно, безбожно счастливая. Только в такие минуты понимаешь, что такое счастье! У ее ног кто-то равнодушно произнес: «Мальчик».

— Покажите, — попросила она чужим шепотом. Ей показали ребенка. Повиснув на руке сестры, он отчаянно кричал и трясся, сводя и разводя маленькие красные руки, уронив длинную голову с кровавой опухолью сбоку…

— Бедный, бедный, — сказала Надя.

«…Неужели меня можно было так понять? — думал Юра. — Что я такого сказал, что он меня так понял?»

Голова отчаянно болела, просто раскалывалась.

Он вошел в телефонную будку. Кругом — никого. Набрал номер.

— Можно майора Авдеенко?

— Майора Авдеенко? А кто его беспокоит?

— Нестеров.

— Сейчас.

Он держал трубку. В ней слышны были шаги, потом отдаленный голос: «Авдеенко…» — и еще раз: «Авдеенко». Может быть, это кровь у него в ушах говорила «Авдеенко»… Опять шаги. И голос, уже другой:

— Майор Авдеенко говорить с вами не может.

— Скажите ему, что у меня очень важное дело.

— Майор Авдеенко говорить с вами не может. Когда будет нужно, мы сами вас вызовем. Действуйте согласно полученным инструкциям.

Все. Короткие, наглые гудки. Он ударил трубку кулаком, швырнул ее мимо крюка, и она заболталась на проводе, призрачно попискивая…

Что делать? Что делать?

Он бежал по улице. Издевательски золотой осенний день смеялся над ним всеми своими солнечными пятнами. Будь проклято все, все!

Вчерашний разговор с майором Авдеенко… Что я такого сказал? Ничего! Просто рвался наружу. Скорее уйти! Я же ничего не сказал! Почему же этот мерзавец решил, что я на все согласен?

— Нам известно, что вы часто разговариваете, ну, скажем, неосторожно. Продолжайте в том же духе. Люди будут чувствовать себя с вами свободнее. Это в наших интересах.

Почему я тут же не разматерил ему все, не отказался ясно, категорически? Испугался? Нет, честное слово! Просто хотел уйти. Не мог находиться в этом кабинете. Понял все, только когда ушел. Не спал всю ночь. Решил позвонить с утра: «Вы неверно меня поняли. Я ни на что не согласен».