Была сделана повторная биопсия, и когда патолог (он докладывал и по первой биопсии, величина в своей области, он редко ошибался) посмотрел срез под микроскопом, круглые клетки, стелоидные, веретенообразные, полосатые мышечные клетки и клетки мезенхимы подсказали диагноз. Патолог только раздраженно языком прищелкнул, и лаборантка, готовившая ему срезы ткани за столиком в углу, с интересом посмотрела на него. Но он пожал плечами и ни слова не сказал.
Профессор Снаймен все улыбался девочке, пока осматривал ее, а потом стал торопливо листать историю болезни.
— Мне нужна цистоскопия и внутривенная рентгенограмма почечной лоханки и мочеточника, — сказал он, обращаясь к Деону, стоявшему наготове с журналом обхода. — Договоритесь с урологом, пожалуйста.
Он кивнул Биллу дю Туа, давая понять, что хочет видеть его отдельно, и поспешно направился к выходу из палаты. Билл дю Туа последовал за ним, держась на шаг сзади. Они вполголоса переговаривались на ходу. И Деон, у которого был отличный слух, уловил обрывки фраз.
«…единственный способ… — говорил Снаймен. — Я вынужден…» Тут они вышли, и дальше он уже ничего не слышал.
Деон накануне вечером перечитал то, что удалось найти по саркоме гроздевидной, и мог теперь процитировать все почти слово в слово.
Он сидел один в своей комнате в бунгало, машинально перелистывая учебник по детской хирургии. Вообще этот случай с опухолью, которая съедает сейчас организм девочки, подействовал на него угнетающе — он чувствовал себя подавленным. Третьего дня старший врач остановил его в коридоре и спросил: «Вы ведь из детского отделения, не так ли? Что там за случай с гроздевидной саркомой, вы в курсе? Предстоит фантастическая операция!»
Господи Иисусе, слово-то какое нашел!
Деон посторонился, чтобы дать дорогу санитарке, везущей в операционную каталку. Прижмись к стене и не мешай хоть ты здесь никому, сказал он себе. Он в это утро был зрителем, не единственным впрочем, — слух о том, на что решился старина Снаймен, облетел уже всю клинику. Правда, он постарался прийти пораньше, решил, что проводит напичканную транквилизаторами девочку из палаты, и успел занять место получше, у изголовья стола, сбоку от старшей операционной сестры.
Снаймен стал делать разрез. Он быстро принимал и отдавал инструменты.
В уме Деона мелькали сжатые бесстрастные фразы из учебника. Саркома гроздевидная. Вероятность излечения крайне незначительна. Зарегистрированы лишь отдельные случаи отсутствия рецидивов в течение пяти лет после хирургического вмешательства. Странно, откуда взялись именно эти пять лет, что за магия на бесчисленном счету у рака? Почему именно пять?
Саркома гроздевидная… Не поддается излечению радиотерапией. Рекомендуется радикальная хирургия.
В сознании вдруг всплыло: «Отец твой спит на дне морском, он тиною затянут, и станет плоть его песком, кораллом кости станут». [10] Шекспир, «Буря». Перевод Мих. Донского.
Как давно это было. Ну да, «Буря» — спрашивали на вступительных экзаменах.
Вот и мой отец умирает. Это уже ясно: распад, медленное истощение организма. Но когда умирает старик, с этой мыслью еще можно как-то примириться. От этого не легче, но ты знаешь, что придет день, и ты подойдешь к уготованному тебе концу — тут ничего не поделаешь. Но Мэри-Джейн Фаулер, трех лет? Вдоль стены на полу стояло множество всяких приборов. Деон осторожно качнулся на пятках, подался назад, пока не почувствовал спиной холодный кафель стены, да так и остался стоять, привалившись к ней, не отрывая глаз от рук хирургов, трудившихся над телом ребенка.
Как там дальше? «…Он не исчезнет, будет он лишь в дивной форме воплощен».
Да, изменение несомненно происходит. Но кто может сказать, какую форму оно примет?
Он не думал, что отец девочки даст согласие на операцию. Такой покорности судьбе от человека с грустным взглядом он не ожидал. Но разве можно что-то предсказать? Люди — существа странные. Сложные и странные.
Вчера утром оба, и отец и мать, были в слезах, когда возвращались вместе с профессором Снайменом из его кабинета. В палату они так и не вошли — просто постояли за дверью и оттуда украдкой в щель посмотрели на свою девочку. А потом на цыпочках удалились. Вечером в приемные часы мать пришла одна.
Сегодня же утром они снова явились вдвоем, и отец опять, как в прошлый раз, был холоден и суров. Но что-то в нем надломилось. Перемена произошла еле уловимая, но ее не скроешь: «будет он… в дивной форме воплощен», — ничего тут не поделаешь.
Читать дальше