Кристиан Барнард - Нежелательные элементы

— Почему?

— Он сочтет, что мы хотим… облагодетельствовать его, что ли.

— А я думаю, он придет. Он к тебе хорошо относится.

— Откуда ты знаешь?

— Мы говорили о тебе, когда я его подвозила.

— Вот как? — От одной мысли об этом ему стало не по себе, он даже как-то растерялся. — И о чем же вы говорили?

— О, ни о чем особенно. Ну, о том, что вы вместе выросли на ферме.

— Это я тебе и так рассказывал.

— Да.

Она продолжала смотреть вдаль — туда, где свинцовые тучи клубились у склона горы. Потом рывком села и легким, пружинистым движением гимнастки соскочила с кровати.

— Что мы сегодня делаем? — спросила она.

Несколько разочарованный, он повернулся на бок, оперся на локоть.

— Что?

— Я спрашиваю, что мы сегодня делаем? — повторила она, отчеканивая каждое слово.

Он притворился, что не заметил этой перемены в ней, и снова откинулся на подушки.

— А разве так плохо?.. — И потянулся к ней.

Она оттолкнула его руку, поднялась и стала одеваться, быстрым, привычным движением набросив и застегнув бюстгальтер. Теперь уже и ему хочешь не хочешь надо было вставать.

— Что это на тебя нашло? Я думал, мы проведем здесь весь день.

Она избегала встречаться с ним взглядом.

— Хочется на воздух. Я здесь от духоты умираю.

Тон был такой трагический, что он закатил глаза; она заметила и осуждающе посмотрела на него.

— Минуту назад ты восторгалась тем, что можешь сидеть здесь, укрывшись от ветра, — проворчал он, тоже одеваясь. — А теперь.

Она повернулась к нему спиной и бросила:

— Застегни молнию на блузке. Он неохотно подчинился.

— Ну и куда же мы, к черту, пойдем?

Она бросила на него взгляд через плечо и равнодушно сказала:

— Ты можешь никуда не идти, никто тебя не заставляет.

— Не глупи. Я, конечно, пойду. Но куда?

— Нет, я серьезно, — сказала она с тем же раздражающим безразличием. — Ты можешь никуда не идти.

Он промолчал, изо всех сил стараясь сдержать нараставшую злость.

Они поехали в ее машине, в Фолс-бей остановились и побрели против ветра по пустынному пляжу. Сначала он шел нехотя, но скоро почувствовал даже удовольствие от сознания, что вот идет наперекор сбивающему с ног ветру. Океан являл собой нагромождение зелено-белых валов, и чайки, словно воздушные змеи, взвивались в грязно-серое небо.

Возбужденный этим ветром и грохотом прибоя, словно мечом рассекавшего воздух, он схватил ее за руку и увлек за собой в неистовом беге. Она ответила ему тусклой улыбкой и, пробежав несколько шагов, попыталась высвободиться. Но, высвободившись, она не остановилась, а понеслась вскачь в каком-то диком танце, одинокая, внутренне сосредоточенная — золотые волосы вздымались и опускались в такт ее прыжкам вдоль кромки ревущего океана.

На обратном пути они наговорили друг другу кучу всякой чепухи, начав с чего-то настолько пошло-никчемного, что Деон, как ни силился, не мог потом вспомнить с чего.

Они расстались у ее дверей в удручающем молчании, и Деон в весьма угрюмом настроении отправился на своей машине в клинику. День пропал, и остаток воскресенья он провел у себя в комнате, читая газеты.

Назавтра, почувствовав раскаянье, он решил позвонить ей, но там не ответили. Может, это и к лучшему, подумал он.

Потом его захватил этот случай с малышкой Фаулер, и он забыл про Элизабет.

Мать первой обратила внимание на маленькую розоватую кисту еще три месяца назад, когда однажды купала Мэри-Джейн.

Она раздела ребенка, но Мэри-Джейн непременно хотела, чтобы ее кукла тоже купалась; она стала снимать с нее платье, и мать терпеливо дожидалась, поглядывая на девочку с ласковой улыбкой. Когда-нибудь она вскружит не одну голову, подумала мать, окинув взглядом ладную фигурку дочери.

Тогда она и увидела это. Оно висело в промежности крохотной гроздью. Мать нагнулась, чтобы рассмотреть получше.

— Что у тебя здесь, дорогая, не болит? Вот здесь.

— Нет, — ответила девочка. Она тщетно пыталась расстегнуть большие пуговицы на платье куклы. — Не знаю.

Женщина в тот же вечер сказала об этом мужу и уговорила его осмотреть ребенка — не без труда, правда, потому что он странный человек и с какими-то своими странными, непонятными представлениями о скромности, даже когда это касается собственного ребенка.

— Понять не могу, отчего бы это, Джек, — сказала она, обеспокоенно вглядываясь в его лицо. — Завтра же надо показать ее врачу.

Он закурил сигарету, нервно затянулся раз-другой.

— Нам еще тростник резать на заливном лугу. Ничего не случится, если отвезем ее в город не завтра, а послезавтра.