Аллен Курцвейл - Шкатулка воспоминаний

Ливре прошептал детали на ухо аббату, и тот сначала удивился, а потом развеселился. Затем продавец книг обратился к Клоду:

– Тебе надо изобразить грязную сцену, какую – можешь придумать сам, но лицо героини должно принадлежать вот этой даме.

Ливре достал маленький сверток из любимой им коричневой бумаги.

– Проверим твои таланты! – сказал он.

– Да, и твою гениальность, – добавил аббат.

Продавец книг положил сверток на стол.

– Это портрет в миниатюре, выполненный на слоновой кости.

Вскоре разговор был закончен, и Ливре, с позволения хозяина, покинул комнату. Он сказал, что уедет завтра же вечером, до заката. Затем торговец отнес в свою комнату несколько книг под общим названием «Парижские тайны».

– Кто она? – спросил Клод. Он заинтересовался красивой молодой женщиной на портрете. Свиток «Ч» давал лишь самую поверхностную информацию: «Один корпус из серебра – портрет в миниатюре, любой рисунок, для месье Хугона».

Аббат ответил:

– Ее зовут Александра Хутон. Ливре сообщил мне, что она довольно давно спит с мужем в одной постели, но до сих пор остается девственницей. Часы должны спровоцировать ее на выполнение супружеских обязанностей. Нам предстоит смастерить механизм и корпус, чтобы, как выразился Ливре, «пробудить в ней желание». А она красотка, просто Мадонна без младенца, не так ли?

Клод кивнул. Он никогда раньше не видел такого красивого лица. От него исходила такая сила и привлекательность… Мягкая линия подбородка, пухлые губы, чуть вздернутый носик… Но истинная красота женщины таилась в глазах. Сверкающие глаза, цвета среднего между кобальтом и берлинской лазурью, говорили о неудовлетворенной чувственности. Ощущение усиливалось из-за бровей, которые не просто вздымались, будто арки, над глазами, а дерзко и надменно парили над ними. Лицо окаймляли светлые волосы, скорее всего натуральные, украшенные мелкими полевыми цветами.

Клод взял миниатюру и разглядывал ее под покровом одеяла, лежа на соломенном тюфяке. Приятная волна разлилась по животу, и это, несомненно, выдало бы причину его беспокойства, если бы Анри не спал крепким сном. Желание Клода, стыдливое желание юноши, усилилось тем, что уже долгое время он делал «Часы любви» и добился в этом успеха. Во сне он приставлял лицо прекрасной незнакомки к телам, которые обычно рисовал на табакерках, визитницах или часах. Гениталии Клод воображал грубо, совсем не так, как во время изящной работы днем.

На следующее утро Клод попытался нарисовать то, что видел во сне, приложив лицо к изображению «Потаскушки», однако понял, что не способен на это. Он не мог привить банальным извращениям Люсьена Ливре ту таинственность, что окружала парижскую незнакомку. Хотя с механической частью проблемы юноша справился без труда. Клод смастерил маленький поршень, подталкивающий женское тело в объятия мускулистого краснокожего мавра. (Цвет получился в результате смешивания селитры и купоросного осадка.) А вот нарисовать лицо, что обычно давалось ему так легко, теперь представлялось невозможным. Клод не мог изобразить красоту глаз и бровей женщины. Часами он просиживал в ненадежной позе – поставив пятки на книжную полку, с соболиной кистью в одной руке, и миниатюрой – в другой. Его прежняя неудовлетворенность вернулась. Он мучился, смотрел на портрет и водил по зубам кончиком кисти. После каждого мазка Клод звал Анри и нервно спрашивал:

– Какой бы цвет подобрать для внутренней части бедра?

– Массикот, пожалуй.

– Слишком желт для такой нежной девственной плоти! – страстно возражал Клод.

– У нас есть запас того английского белого графита…

Клод качал головой. Перебранка продолжалась до тех пор, пока они не остановились на сурьме. Когда аббат случайно услышал об их выборе и пошутил по этому поводу (сказал что-то о «языке алхимика на бедре парижской красавицы»), Клод так разбушевался, что всем стало ясно – он страстно влюблен. Аббат отвел юношу в сторону и сказал:

– Ты сейчас в таком возрасте… тебе хочется буйства духа и тела. Я могу помочь тебе в достижении только одной из этих целей, хотя был бы рад помочь во всем.

Клод задал прямой вопрос:

– Вы когда-нибудь любили то, что вам недоступно?

– Недоступное, недосягаемое – это все, что я знал, дорогой визирь. У твоего калифа никогда не было гарема. – Аббат взял Клода за руку, как делал это уже много раз. – Мои эмоции никогда не находили выхода. Ни в работе, ни в любви. Я надеюсь однажды исправить это. Впрочем, позже я тебе все объясню.