Аллен Курцвейл: Часы зла

Поиски начались с заполненной формы бланка библиотечного требования и вежливого обращения элегантно одетого мужчины:

— Прошу прощения. — Он отвесил легкий поклон. — Могу ли я украсть минутку вашего времени?

И посетитель выложил требование на столик да еще развернул таким образом, чтобы оно не оказалось передо мной вверх ногами. К этой редкостной для наших дней любезности прибавился и почерк, который тоже говорил о многом. Роскошная, немного старомодная вязь, строки слегка загибаются, как бы устремляясь ввысь, буквы прописаны четко и заострены вверху. Да и название книги, которую мужчина заказывал, будоражило воображение — «Потайные отделения в мебели восемнадцатого века», точно он знал о моей страсти к замкнутым пространствам и предметам, находящимся в них.

— Посмотрим, что можно для вас сделать, мистер… — Тут я сверился с подписью, красующейся в нижней части листка, и только потом произнес необыкновенно литературное имя посетителя: — Генри Джеймс Джессон-третий.

Я направил его к сотруднику, передающему требования в хранилище. Но любопытство продолжало терзать меня. Я позвонил начальнице хранилища и попросил, чтобы она постаралась выполнить последний заказ побыстрее. А затем толкнул дверцу и уселся возле туповатого клерка в зале выдачи в ожидании, когда из хранилища на свет божий всплывет заказанная книга.

— Премного обязан, весьма любезно с вашей стороны, — сказал Джессон, когда я толкнул «Потайные отделения» под медную решетку на окошке.

— Был счастлив помочь, сэр.

Профессиональная этика заставила меня умолчать о возможном пересечении наших интересов, хотя не так уж часто попадались читатели, владеющие классическим почерком и интересующиеся потайными отделениями в мебели. Короче говоря, я сдержался, но почти тут же пожалел об этом. Библиотечное требование оказалось таким интригующим, а наша беседа была столь непродолжительна…

Джессон уселся за столик у стены, на которой висели таблицы системы муниципальных налогов. И тут же, словно желая лишний раз продемонстрировать старомодность своих манер, глубоко запустил руку в объемистый карман брюк и извлек оттуда листок свернутой в рулон бумаги, маленькую чернильницу и перьевую ручку. Он проигнорировал удивленные взгляды других читателей, что сидели неподалеку, но время от времени косился в мою сторону, точно желал лишний раз убедиться, что я нахожусь поблизости. Ну и я, в свою очередь, не выпускал его из своего поля зрения. Пока он выписывал информацию из «Потайных отделений», я старался составить его словесный портрет, поскольку не сомневался, что совпадение наших столь необычных интересов того стоит.

На нем были мешковатые брюки из темно-зеленого вельвета в широкий — с карандаш — рубчик, рубашка-батник в мелкую невыразительную полоску и изящная замшевая жилетка, перехваченная на спине широкой пурпурной лентой-завязкой. Сосредоточенное лицо, глаза серо-голубые — точь-в-точь совпадают по цвету с клеенчатым футляром моего ОЕД. [1] Оксфордский словарь английского языка. Несмотря на шишку на переносице и желтоватые зубы, явно не избалованные специальной отбеливающей пастой, его внешность можно было назвать даже красивой. Эдакий типичный ученый муж, но не наделенный при этом хилостью и вялостью других ученых мужей, которых доводилось мне обслуживать. Вот, собственно, и все, что я на тот момент мог сказать о пожилом человеке, который захотел украсть минутку моего времени.

Звонок возвестил о том, что библиотека закрывается. Я, придвинув к себе проволочную корзину, перебирал карточки возврата. От внимания моего друга Нортона не укрылось, как я заменил каллиграфически выписанный оригинал на бланк, куда торопливо скопировал сделанный мистером Джессоном заказ.

— Нашел что-то для своей коллекции?

Я кивнул.

— Что на сей раз?

— Да так, одна книжка о мебели, — небрежным тоном ответил я. Мы с Нортоном имели разные взгляды на то, как следовало поступать со всеми этими бумажками, и мне вовсе не хотелось быть отстраненным от должности, что автоматически повлекло бы за собой и невозможность следить за клиентами и изучать их.