Аллен Курцвейл - Шкатулка воспоминаний

– Тогда я надеюсь, что вы позволите мне напомнить об этом деле.

Граф любезно согласился.

Клод начал свою речь с лирического рассказа о путешествиях.

– В хижинах горцев я видел машины, в которых дерево и железо слились так же легко и естественно, как встречаются небесная твердь и горы. Я слышал, как голосовые связки мертвецов наигрывают печальные мелодии. Я даже понял, как говорит флейта. И теперь я хочу, monsieur le comte, [112]соединить все эти исследования в одном грандиозном устройстве.

– Не вижу связи между твоими исследованиями. Впрочем, это не твоя вина.

– Моя мать, – продолжал Клод, – говорила, что лучше взрастить один богатый урожай, чем размениваться на многие. Но также она ценила те особенные сады, где разнообразие крылось в их внутренней глубине.

– Ну, покажи мне эту твою внутреннюю глубину.

Клод достал тетрадь с набросками. Граф притворялся, что все понимает. Он задал несколько вопросов не по существу, однако изобретатель отвечал так, будто они раскрывали самую суть его работы. Граф также отметил, что у него есть несколько условий, и Клод с радостью их принял. Ведь выбора у него не было.

Скормив Геркулесу морковку, граф удовлетворенно-благодушно изрек:

– Что ж, ты получишь свою говорящую голову.

Он позвал секретаря. Красивый парень вбежал в кабинет, зажав пантограф под мышкой. Граф диктовал, секретарь строчил, и два набора деревянных рукояток производили на свет тот же самый текст в уменьшенном формате. Контракт был коротким и четким. В нем оговаривались обстоятельства финансирования, способ оплаты и условия оплаты. Имя графа заносилось в текст только после предварительного одобрения с его стороны.

– Репутация, знаете ли, – заметил дворянин.

Главный пункт договора звучал так: «Я оплачу изготовление искусственной головы, которая, при помощи шестеренок и блоков, а также других научных приспособлений, будет говорить. Говорящая голова должна иметь в своем репертуаре, помимо других звуков, такие слова: «Vive le Roi – да здравствует король!» Срок в девять месяцев, начиная с момента подписания договора обеими сторонами и до завершения работ, был надписан сверху, соглашение скреплено подписью графа и засвидетельствовано аббатом, чей автограф было почти невозможно разобрать.

Дойти до улицы Святого Севериана можно было и пешком. Но Клод и аббат решили нанять коляску.

– Поторопись! Друзья ждут нас! – сказал Оже.

– Ты рассказал им о встрече?

– Я был уверен в успехе.

По дороге домой они разговаривали друг с другом на языке специалистов – о разнообразных шарнирах, о расположении трубок и зубчатых механизмов, о закаливании стали. И лишь когда они въехали во внутренний двор, аббат остановился.

– Теперь нам пора забыть о делах. По крайней мере на день. Помни, что говорила твоя мать: «Делу – время, потехе – час». Пришла пора веселиться!

Назидательные проповеди мадам Пейдж никогда не включали в себя подобные простоватые изречения, однако Клод был слишком счастлив, чтобы спорить.

Аббат заорал еще со двора:

– Journaliste! Empailleur! Nouricce! [113]

Головы Плюмо, Пьеро и кормилицы с Агнес на руках появились в проеме слухового окошка. Клод ничего не сказал. Вместо этого он поднял высоко в воздух полный кошель монет. Головы исчезли. Донесся звук спускающихся по лестнице деревянных башмаков кормилицы, подбитых сапог журналиста и тапочек из выделанной страусиной кожи Пьеро (таксидермист нередко пользовался оставшимися от чучел лоскутами для своих целей).

Друзья выбежали во двор, наряженные и готовые к празднику. Кормилица даже взяла напрокат сложное, слегка старомодное платье, непривычно сдавливающее некоторые части тела. Посовещавшись, Клод и компания решили отправиться на фестивальную площадь.

Вскоре вся группа тронулась в путь, рука об руку: Агнес боязливо схватилась за тонкий пальчик кормилицы, кормилица цеплялась за шершавую руку чучельника (слишком много мышьякового мыла), чучельник держал перепачканные чернилами пальцы Плюмо, а тот, в свою очередь, подхватил под руку аббата. Последний также опирался на Клода, чтобы не упасть. Цепочка не разбилась даже, когда они проходили под аркой, несмотря на то что проход был довольно узким. Все еще держась друг за друга и хохоча, друзья залезли в поджидающую у ворот коляску.

Неподалеку от фестивальной площади они купили маринованных огурцов и овсяный хлеб. Клод заметил человека-оркестр, которого встретил в свой первый день в Париже, и обнаружил, что тот прикрепил еще несколько колокольчиков к наряду. Хотя это и позабавило Клода, он все же решил не портить звуковыми исследованиями праздник. Работа, как верно сказал аббат, начнется по-настоящему только на следующий день.