Степан Чепмэн - Тройка

Я смотрела на них, на мои собственные нервы. Они прорастали из меня, словно ростки ежевики в документальном фильме о природе. И когда нерв наконец вырывался на свободу и достигал нужной длины, он бескровно проникал в тебя, Алекс, соединяя нас, связывая воедино. Они, шелестя, проскальзывали тебе под воротник, под манжеты рукавов и отвороты брюк, стремясь пробраться в самые недра твоей нервной системы. И чем крепче я тебя держала, тем плотнее и гуще становились заросли ежевики.

И чем они были плотнее, тем теснее ты сливался со мной и растворялся во мне. Мы с тобой еще покачивались под музыку, но держать тебя становилось все тяжелее и тяжелее. Ты весил уже под тонну. И я столько же. Мы начали смешиваться, и чем больше смешивались, тем меньше походили на людей. Но ни тебя, ни меня это не тревожило. Я горела. Я дышала четырьмя ноздрями. Я возвращалась к жизни.

Я знала, что онемевший от ужаса кассир уже убежал куда-то в ночь и что мальчик, съежившийся за видеоигрой, напустил в штаны. Но единственное, что меня занимало, это твоя эрекция, которую я ощущала бедром.

Я хотела рассказать тебе обо всем, но никак не могла найти языком твое ухо. Затем я вспомнила о левой евстахиевой трубе. Скользнула туда языком, проникая в недра ушной раковины.

Вот теперь ты действительно смог услышать меня. И я сразу почувствовала твое внимание — где-то там, в глубине этой темно-розовой раковины, мои нервы сплелись с твоими.

«Алекс?»

«Кто это?»

«Я съем тебя живьем».

«Что?»

«Съем тебя живьем. Ты не против?»

Пластиковая рука шлепнулась на пол.

«Где я?»

«Ты спишь, и тебе это снится».

Другая рука тоже упала и откатилась под скамью.

«Ну… Если я сплю, то, полагаю, это не причинит вреда. Так что можешь есть меня».

Твои штаны соскользнули к лодыжкам, а я опять нашла языком твое ухо.

В твоем пьяном сне кто-то попал в аварию. Ты хотел открыть глаза, но уже устал смотреть на это, тебе не хотелось больше видеть подробностей, видеть кровь.

Ветер обдувал мои нервы, они сплетались с твоими в замысловатом танце.

А затем вдруг раздался вой, и нас с тобой стало затягивать в этот звук. Я чувствовала, как меня затягивает мертвящий ледяной холод. Но мы крепко сцепились друг с другом внутри ледяной глыбы, мы дышали через общий рот. Мы стали одним целым — и выжили.

«Держи меня, Алекс, держи меня крепко. Войди в меня, и тогда я открою тебе секрет.

Я открою тебе один секрет, Алекс, — я понимала, что делаю! Я спланировала это все от начала до конца и съела тебя.

Да, это ужасно! Но что мне было делать?

Мне было холодно! Я просто умирала!

Мне было так одиноко!

Прости меня, па! Прости мне все это! Прости, что была такой замерзшей! Прости, что была такой голодной!

Прости за то, что так в тебе нуждалась!»

К югу от них, над горой из песчаника, взошло одно из солнц. Красновато-ржавые длинные тени протянулись от нее по плотно слежавшемуся песку. Небо приобрело цвет мыльного пузыря, готового вот-вот лопнуть.

Между зарослями колючих кустарников и полыни кое-где желтели маленькие цветы. Появившееся солнце быстро высушило утреннюю росу. Высохшее речное русло змеилось неподалеку. Вдоль него высился ряд деревьев со змеевидными ветвями. Повсюду виднелись выходы сланцеватой глины, поросшие лишайником — ярко-оранжевым и бледно-голубым.

Бронтозавр спал на песчаном дне высохшей реки. Недвижимый, издалека он напоминал гигантский серый холм. Он лежал, подложив под себя лапы, как верблюд. Длинная шея обвивала туловище. Голова покоилась на песке, словно метровая лопата из кожи и плоти. Правая часть подбородка лежала на плече, левая — на спине старухи.

Но вот Наоми дернула верхней губой. Ноздри шумно втянули воздух и шумно выдохнули. Седые длинные волосы старухи всколыхнулись и опали.

Старуха спала на боку, подложив левую руку под щеку. Солнцезащитные очки выглядывали из кармана потрепанного рабочего комбинезона — оранжевые стекла и медные проволочные дужки.

Не просыпаясь, она закашлялась, поерзала во сне, подтягивая колени ближе к груди, и захрапела. Затем медленно выпростала левую руку и прикоснулась к голове Наоми.

Утро выдалось прохладным. Пройдет еще довольно много времени, прежде чем пустыня прогреется. Алекс не стал открывать старушечьи глаза.