Тимоти Финдли - Ложь

Я рассказала ей про спецагента из «Пайн-пойнт-инна», которого видела у нас в холле, когда говорила с ней по телефону, — про его безуспешные расспросы.

— Ладно, — сказала Мерседес. — Обещать не стану, но, пожалуй, загляну завтра к Доналду Молтби. Просто загляну, и всё. Есть у меня план, как его расколоть, наверняка сработает.

— Да?

Мерседес напоследок со вкусом затянулась сигаретой и бросила окурок себе под ноги.

— Скажу ему, что знаю о смерти Колдера Маддокса. А если он спросит, откуда взялась эта бредовая идея, произнесу только два слова: Лили Портер.

— Но это чертовски опасно!

— Ты тоже так считаешь? Отрадно слышать. Я думала, ты скажешь «глупо».

175. Мы с Мерседес подняли Лили на ноги и объяснили ей, что пора идти.

— Да? Хорошо! — воскликнула она.

— До свидания, дорогая. — Мерседес поцеловала ее в лоб.

— До свидания, — отозвалась Лили.

— Ну что ж. — Мерседес обернулась ко мне. — Мне кажется, все по-старому, Несса. Ты идешь своей дорогой, я — своей! — Она поцеловала меня в щеку. — До свидания. И будь осторожна.

Она шагнула во мрак, но я видела, как лунно-звездный свет играет на ее волосах, когда она выбралась из-за дюны и пошла вдоль ее склона в сторону Мыса.

— Та женщина была очень добра ко мне, — сказала Лили, — угостила меня супом и сандвичем.

— Ну и хорошо, Лили. Я очень рада.

Мы тоже выбрались на пляж, нагруженные Лилиными сумками и туфлями.

По пути к Дому-на-полдороге я сказала ей:

— Тяжко тебе пришлось. Прости.

— Да. Тяжко.

Мы зашагали дальше. Мне нужны ответы, думала я, но неизвестны вопросы. Я как раз попыталась сформулировать хотя бы один, когда Лили вдруг пробормотала:

— Мне плохо.

Огни Дома-на-полдороге только-только остались позади, и я слышала музыку, доносившуюся из распахнутых окон.

— Ничего страшного. Тебя тошнит?

— Да.

Она впрямь вела себя как ребенок Перепугалась и со страху не могла взять в толк, как поставить на землю сумку и туфли. Словно бы думала, что обязана крепко их держать, даже когда ее выворачивает наизнанку.

Я осторожно, мягко забрала у нее вещи и повела к дюнам. Но дойти туда мы не успели, на полпути Лили скрутил приступ рвоты. Много лет я не видела, чтобы человеку было так скверно, и здорово струхнула.

Наконец приступ миновал, я отвела Лили к воде, и с помощью носовых платков мы отчистили ей лицо и руки.

Она еще шмыгала носом и пошатывалась. Я обняла ее за плечи.

— Хочешь, посидим немножко?

— О да. Если можно.

Лили была так благодарна, будто я дала ей чек на миллион долларов. Остановиться. Посидеть.

Усадив ее на бревно, я пошла за вещами. А когда вернулась, она сидела, зябко обхватив себя руками. Я отдала ей свой свитер.

— Не стоит людям проявлять доброту.

— А по-моему, стоит.

— Я имею в виду, ко мне.

Я молчала, ожидая продолжения.

— Я сделала что-то дурное. Кажется. Не уверена, но, кажется, сделала что-то дурное.

— В каком смысле? — спросила я, с интересом, но, надеюсь, без излишнего любопытства.

— Ах, Ванесса, мне ужасно нездоровилось.

— Знаю. Но здесь нет ничего дурного. Это вовсе не дурной поступок.

Я порадовалась, услышав, с какой свободой она произносит мое имя — без паузы, без усилия, не то что раньше. Говорит по-прежнему как ребенок, но уже не настолько растерянно.

— Я имею в виду, там, в другой гостинице. Мне было там ужасно плохо. Я… — Она несколько раз всхлипнула, потом заговорила снова. — Помню только, что была там и что мне нездоровилось. Голова болела. Страшно болела. Как никогда. И там… был доктор. Ты знаешь его имя?

Рискну.

— Да. Его зовут Чилкотт.

— Верно. Доктор Чилкотт. Курчавые волосы… лысеет. Носит жилет… А меня вырвало.

Опять слезы. Опять всхлипы.

— И что же?

— Меня рвало, снова и снова… ощущение такое… У тебя когда-нибудь бывали судороги?

— Нет.

— А у меня, наверно, как раз случились судороги. Мне было очень-очень-очень плохо. Они отвели меня в тот номер… пришли какие-то люди, смотрели на меня. Не знаю, кто они. Пришли, стояли, смотрели, твердили: сколько времени? где? она очень бледная… Потом я, наверно, заснула. А когда просыпалась, доктор опять стоял рядом… этот, ну как его?

— Чилкотт.

— Он все повторял: «Сейчас я вам кое-что дам» — и делал мне какие-то уколы… не знаю какие. А в конце концов… может, тогда же, а может, позже… он пришел, сел прямо на кровать и говорит: «Мы установили, что с вами случилось». Меня, дескать, отравили…

Лили рассказывала, а я, сидя в темноте на корточках, вся подалась вперед и верила каждому ее слову, потому что каждое слово было полно смысла, ужасного смысла. Но меж тем как она вела меня к правде, я и сама вела себя туда же, только с другой стороны — вспоминала Мег на своих фотографиях, рассматривала ее лицо в увеличительное стекло, дивилась, почему она так выглядела, а потом поняла.