Михаил Барщевский - В перерывах суеты

Вот чего Олег был лишен полностью, так это заграничных вещей. Его семья проживала в том слое общества, из которого в загранкомандировки не ездили. Ни родители, ни их друзья и приятели. Ни джинсов, ни жвачки, ни пластинок с модными западными шлягерами ни в детстве, ни в юности у него не было. Но он от этого вовсе не страдал, «вещизмом» не заболел. С самого детства мысли его были заняты книгами. Вот тут мамина профессия оказалась весьма кстати. Она умело формировала его вкус, советуя, что и в какой последовательности читать. В восьмом классе Олег стал писать. Когда количество сочиненных им рассказов достигло пяти, мама решила показать произведения сына своим вузовским педагогам, профессорам старой школы, почитавшим русский язык как святыню, а Литературу — величиной абсолютной и только с большой буквы. Диагноз консилиума был единодушным — перо у мальчика есть, чувство языка наличествует, но пишет от «ума», реальной жизни не знает, психологически действия героев не оправданы. Словом — примитивный реализм. Ну хорошо, что не «социалистический», подумала мама и передала все ей сказанное Олегу. Реакция сына, особенно с учетом его возраста, родителей весьма удивила. Олег решил, что профессию он выберет такую, чтобы побольше общаться с людьми, узнать настоящую жизнь в ее самых острых проявлениях, и после тридцати лет начнет писать вновь. А до тех пор — ни строчки! Что за профессия? Юрист! Отец был несказанно рад. Будет Олег писать, не будет, — это его волновало мало. Но вот то, что Олег пойдет по его стопам, что Олег, возможно, реализует его мечту, которая для него самого оказалась недостижимой, и станет адвокатом, — это окрыляло. Пугало единственное, не увлечет ли сына «следственная романтика», но на прямой вопрос отца (правда, было это уже в десятом классе), не хочет ли Олег стать следователем, тот, усмехнувшись, ответил: «Я надеялся, что ты, батя, лучшего мнения о моих интеллектуальных способностях».

На сегодняшний день Олег работал судьей. Уже более десяти лет он слушал уголовные дела в Московском городском суде, что было вполне нормальным, средним по темпам карьерным ростом для того, кто начинал в районном суде. «Делание карьеры» целью своей жизни не полагал, с властью не заигрывал, но и не ссорился. Адвокатом Олег так и не стал. Ближе к окончанию института отец начал на него «поддавливать», уговаривая идти в адвокатуру. Но Олег, долго увиливая от прямого ответа, говоря, что его без блата все равно не примут, что он не оратор, что не хочет работать в сфере обслуживания, однажды сорвался и довольно жестко заявил, что мечты родителей не есть путеводные звезды детей.

В адвокаты он не пойдет, потому что вести дела о разделе кастрюль и постельного белья при разводе ему не интересно, а защищать по уголовным делам и получать за это деньги, заведомо зная, что обвинительный приговор гарантирован всей мощью советской системы, он считает мошенничеством. Услышав такое, отец сник и больше к теме адвокатской стези для сына не возвращался. Сегодня Олег понимал, что был не прав. Проработав судьей больше двадцати лет, он проникся к адвокатам, не ко всем, разумеется, а к настоящим, профессиональным — огромным уважением, а уж тех, кто в советские времена вел уголовные дела и действительно пытался защищать подсудимых, а не просто «отрабатывал номер», полагал просто подвижниками. Но все равно, это была точно не его профессия.

Работа судьей сильно повлияла на характер Олега. Он привык к тому, что от него зависят судьбы, а раньше, до введения моратория на смертную казнь, и жизни людей. Это была власть. Причем власть подлинная, настоящая, а не та, которую получает на время чиновник, будь то даже министр. Олег иногда представлял, что такой же властью обладает кардиохирург. Но там все зависит от умения, а у него — от мнения, от настроения. Поэтому Олег выработал в себе навыки, позволявшие отключаться от внешнего мира, от эмоций, связанных с домом, ситуацией в стране, обнаглевшими соседями или служакой председателем суда. В процессе он был спокоен и сосредоточен. Единственное, что выводило его из равновесия, — это непрофессионализм прокуроров и адвокатов, сталкиваться с которым приходилось довольно часто. Но он всегда напоминал себе, что ни потерпевший, ни подсудимый не могут отвечать за их действия и дурь. Среди коллег Олег особой любовью не пользовался. Тому было много причин. Он не искал ничьего расположения, что раздражало. Был, бесспорно, самым грамотным юристом на той ступеньке судейской карьеры, на которой находился в тот или иной отрезок времени, писал много статей в юридические журналы и даже опубликовал две книги — одну по теории доказательств и вторую по тактике допроса свидетелей. Кто-то считал его выскочкой, кто-то — человеком скрытным и некомпанейским. Словом, признавая его превосходство как юриста, коллеги компенсировали свои комплексы неполноценности, приписывая ему человеческие недостатки, которыми Олег вовсе не обладал. Доказывать же кому-то, что он — хороший, Олег считал делом постыдным и неразумным в принципе. О литературном творчестве Олег забыл. Некогда. Да и страшно было осрамиться. Видя непрофессионалов ежедневно, самому выглядеть таким же, да еще при том количестве «доброжелателей», которых он имел, вовсе не хотелось.