Салман Рушди - Клоун Шалимар

Полковник также полагал себя человеком с чувствительной душой, и потому неблагодарность жителей Долины сильно давила на его психику. Четырнадцать лет назад по высочайшей просьбе улепетывавшего махараджи, Льва Кашмира, индийские войска оттеснили кабаилийских мародеров, но недалеко от пакистанской границы застопорились, оставив под контролем бандитов на севере несколько высокогорных областей, таких как Гилгит, Ханза и Балистан. Раздел де-факто, произошедший вследствие решения о приостановке наступления, проще всего было бы назвать большой ошибкой, не будь подобная оценка противоправной. Почему армия вдруг остановилась? Она остановилась потому, что так было решено, а само решение было продиктовано реально сложившейся на месте ситуацией, — следовательно, его надлежало считать правильным и единственно приемлемым решением с опорой на принцип интеграции. Экспертам, просиживающим штаны в кабинетах, теперь легко рассуждать и осуждать тот шаг, ведь они не были тогда на линии огня. Решение было правильным, потому что оно было принято. Любые другие возможные решения приняты не были, а следовательно, они были неверные, их и не нужно было принимать, и совершенно правильно, что их не приняли.

Линия раздела существует де-факто, значит, признавать ее необходимо, и вопрос, должна ли она существовать или нет — неуместен. Многие кашмирцы по обеим сторонам демаркационной линии не считали нужным ее замечать и пересекали ее в обоих направлениях, когда взбредет в голову. Их непослушание полковник расценивал как одну из форм проявления неблагодарности, ибо они показывали, что им плевать на тяготы жизни солдат у линии раздела, плевать на лишения, испытываемые солдатами ради сохранения и защиты линии раздела. Между тем люди там яйца себе отмораживали, а бывало, и погибали — кто от холода, кто подставившись под пулю пакистанского снайпера, умирали прежде, чем успевали получить в дар женские браслеты от своих папаш, — умирали, защищая идею свободы.

Если люди мучаются ради вас, если они умирают за вас, то вы обязаны уважать их муки, и пренебрегать наличием демаркационной линии, которую они охраняют, неуважительно. Подобное поведение унижает достоинство армии, не говоря уже о том, что угрожает национальной безопасности, а потому противозаконно.

Возможно, многие кашмирцы — и не только мусульмане, но и мясоеды-пандиты — бунтари от природы; возможно, весь народ этой долины заражен духом неповиновения. В таком случае с этим следует разобраться самым решительным образом. Придя в результате своего последовательного анализа к подобному умозаключению, Качхваха испытал смутное недовольство собою, несмотря на то что вывод принадлежал лично ему, а в выстроенной им безукоризненной логической цепочке ему мерещилась некая трагически-прекрасная неизбежность. Ведь он был человеком глубоких чувств, человеком, ценившим красоту и нежность, боготворившим прекрасное и, соответственно, испытывавшим к красотам Кашмира глубокую любовь, — вернее, желавшим ее испытывать, еще точнее — человеком, который любил бы, если б только ему не препятствовали в этом ежедневно и ежечасно, человеком, способным стать верным и преданном возлюбленным, если б мог рассчитывать на взаимность.

Ему было холодно и одиноко. Посреди всей этой красоты он тонул в безобразной трясине. Не будь это противоправно, он бы так и сказал вслух: «Да, Эластик-нагар — это не что иное, как большая помойка». Однако ж Эластик-нагар не мог считаться помойкой, потому как по определению, согласно закону и прочая и прочая, ему полагалось быть военным лагерем, условно именуемым Эластик-нагар. Он забивался тогда в потаенно-мятежный уголок своего сознания и там шептал в сложенные лодочкой ладони: «Эластик-нагар — грязная свалка».

Эластик-нагар действительно был и оставался грязной свалкой. Эластик-нагар — это скопище колючей проволоки, мешков с песком и отхожих мест, это плевки, железо, брезент и кислая вонь в казармах. Клякса на безукоризненно выполненном свитке. Отбросы на зеркально-чистом озере. И здесь не было женщин. Не было здесь женщин. И мужчины шалели. Они онанировали, они, случалось, нападали на таких же шалав из местных, а когда вырывались в Сринагар, то стены видавших виды борделей ходили ходуном от их ненасытной похоти. А солдат в Эластик-нагаре с каждым днем становилось все больше, и некоторых из них отправляли высоко в горы, туда, где для удовлетворения насущной потребности не то что женщин, даже коз не было, так что ему грех было жаловаться, так что и в потаенном мятежном уголке своего сознания, не существующем по определению, ему следовало гордиться своей судьбой. Он и гордился. Он — важная персона, он человек чести, а вокруг вон сколько этих чертовок, — отчего же они сторонятся его, неженатого, светлокожего и из уважаемой семьи, лично не имеющего никаких предубеждений религиозного толка, человека абсолютно светского? И потом, речь, в конце-то концов, не идет о браке, но почему бы не приветить своего защитника и покровителя, не подарить ему пару поцелуев, не приласкать, черт побери?!