Джеймс Олдридж - Герои пустынных горизонтов

Грэйс объявила о своем окончательном решении вступить в лоно католической церкви, и только присутствие Смита в доме предотвратило бурную семейную ссору. Миссис Гордон не могла совладать с собой; впервые в жизни дети увидели ее в смятении. Более того, с несвойственной ей запальчивостью она пригрозила, что откажется от дочери, если та действительно принесет свободу мыслей и чувств в жертву папизму.

Гордон осторожно заметил, что ведь она и раньше знала о повышенном интересе Грэйс к католичеству, но на это последовал пылкий и не вполне логичный ответ: — Мне в голову не приходило, что это всерьез, что она задумала переменить религию. И потом я надеялась, что кто-нибудь из вас ее урезонит. Я ведь тебя просила поговорить с ней, Нед. А ты отделывался смехом и шутками…

— Но что же я тут могу?

— От тебя она выслушает то, чего не захочет слушать от Джека и меня. Еще не поздно, Нед. Поговори с ней, умоляю тебя.

Гордон был теперь на все готов — не ради Грэйс, но ради матери. Слишком многое выдало в ней это неожиданное смятение. Слишком много обнажилось глубоко запрятанных страхов. Если так будет продолжаться, им станет трудно друг с другом.

Он вызвал Грэйс на разговор и постарался вложить в него всю возможную силу убеждения, с отеческой, пастырской мягкостью нащупывая путь к ее душе. Его вопросы, острые в своей сути, звучали кротко, ненавязчиво.

— Откуда возникла у тебя эта потребность слепого подчинения, Грэйс?

— А разве ты, когда был в Аравии, не подчинялся целиком делу, которому служил? — возразила она. — Разве не говорил с гордостью, что отдаешься ему, как араб, не как англичанин? — Она не сердилась и не волновалась. Она была на удивление спокойна, собрана и полна решимости.

— Да, но какому делу призвано служить католическое учение? — спросил он. — Может ли папизм вывести человечество из хаоса? Или покончить с войнами и насилиями? Или вернуть нам истинную свободу духа, без которой не существует независимой личности?

— А что мне до свободы мысли, до служения какому-то делу! — воскликнула она. — Я раньше верила — как ты, как мама, — что человек может найти спасение в правдивости, в чистоте духа. Но ведь ни того, ни другого не существует, Нед. И никогда не существовало и не будет существовать. Все мы живем в плену животного себялюбия, а для каждого в отдельности это означает беспросветную, мертвящую власть утробы, которая уже ничего не оставляет мысли. Но я теперь с этим покончила, Нед. Да, я подчиняюсь! Подчиняюсь своей совести, своему чувству порядочности и отказываюсь от всяких дальнейших исканий добра в людях. Отныне я душой и телом вверяюсь религии, которая все это берет на себя, и ее твердое и бескорыстное руководство поможет мне противостоять всем жестокостям нашего существования.

Тем временем Гордон умышленно привел Грэйс на вершину того зеленого, напоенного жизнью склона, который всегда внушал ей страх. В сухом прозрачном воздухе, под вогнутой синевой неба лежала перед ними Англия неповторимым разливом живой, яркой зелени — газонов, изгородей, лужаек, рощиц, клумб; лежала так близко, что, казалось, можно было согреть ее струйкой теплого человеческого дыхания.

— Вот смотри! — сказал он Грэйс. — Нигде на свете ты не увидишь природы такой одомашненной, так тесно переплетенной с человеческим существованием. — Он помедлил, задумчиво вглядываясь в сумеречные дали, но тотчас же вернулся к прерванному разговору. — Я не хочу спорить против твоего решения, Грэйс; если ты надеешься найти в этом выход — тебе виднее. Дай бог, чтобы ты не ошиблась. Но только — что дальше? В чем твоя цель?

— А у меня нет никакой цели, Нед. Я ни к чему не стремлюсь. Спокойствие духа — вот все, что мне нужно. Спокойствие духа.

Он покачал головой: — Не стану доказывать тебе, что дух никогда не может находиться в спокойствии, Грэйс. Но если тебе кажется, что ты обретешь это спокойствие в католичестве, — пусть будет так.

— Я знала, что ты меня поймешь, Нед.

— Да, я понимаю тебя. (Это могло быть и со мной! И со мной!) Но, видишь ли, Грэйс, ведь ты живешь в обществе, среди людей. В частности, тебе нужно как-то считаться с родными. Если ты предашься папизму душой и телом, мама не задумается вычеркнуть тебя из своей жизни, в непоколебимой уверенности, что ты совершила тягчайшее преступление.

Ее слезы затерялись в огромности окружающего мира. Огромность эта была проникнута скорбью, и оба они мгновенно промелькнули в ней, точно две малые кометы. Так казалось.