Макар Троичанин - Да пошли вы все!.. Повесть

- У нас в Армении, - продолжал давно обрусевший армянин, - твёрдо убеждены: если семья разваливается, ищи причину в женщине. У вас всё валят на мужика. И знаешь почему?

- Почему? – не догадывался пострадавший.

- Потому, что судьи – сплошь женщины, - убеждённо сказал сверх меры облагодетельствованный противным полом.

- Слушай, если ты совсем не уважаешь русских женщин, - логично спросил единственный слушатель лекции на спорную семейную тему, да ещё с национальным подтекстом, - зачем же ты тогда соглашаешься на… близкую связь с ними? – дипломатично задал единственный вопрос.

Тимур помолчал, подумал и, широко улыбнувшись, неожиданно ответил:

- Жалко их, - и они оба громко рассмеялись. Отсмеявшись, добряк посоветовал: - Если вздумаешь повторить опыт, бери армянку – не пожалеешь.

- Повторения не будет, - быстро и убеждённо отказался от заманчивого совета убеждённый холостяк. И они опять рассмеялись, зная, что никто не застрахован от природного опыта.

Обмен полезными мнениями прервал Дарька. Насторожившись, он сделал пружинистую стойку, вертикально задрав обрубок, и, оскалившись, грозно зарычал, предупреждая о приближении к охраняемой территории чужака. По коридору твёрдо простучали каблуки, дверь отворилась и

- Привет, мальчики! – в комнату вошла девочка не первой свежести. Она быстро оглядела тесную компанию и прошла к столу. Дарька, не выдержав нахальства, коротко и звонко взлаял. – Чья это тварь? – приостановилась и зло сузив серые глаза, затемнённые чёрной тушью, спросила, ошибочно остановив взгляд на Тимуре.

Иван Ильич поднял бесстрашного стража и бережно поставил на стол.

- Сударь! – гордо представил малыша злюке. – Прошу любить и жаловать.

- Твоя? – удивилась она, переводя взгляд с большого усача на маленького и обратно. – Ни жаловать, ни тем более любить не буду! Не дождётесь! – и брезгливо сморщила злой тонкогубый рот. – Какое страшилище!

Тимур улыбнулся, коротко взглянув на неё.

- Он тебя – тоже! – точно определил результаты знакомства. – У вас с ним нелюбовь с первого взгляда.

Отверженная смерила его презрительным взглядом.

- А я-то вознамерилась было составить вам компанию, - примирительно улыбнулась она, не подходя к столу.

- Давай, - пригласил утренний чайханщик, - выкладывай, что у тебя есть к чаю, - он выразительно посмотрел на её пузатую сумку.

- Не дождёшься! – ещё шире улыбнулась несостоявшаяся компаньонка и повернулась, чтобы уйти в проём перегородки.

- Ты одна сегодня? – остановил её как всегда лишним вопросом деликатный Иван Ильич, пытаясь смягчить возникшее из-за Дарьки напряжение.

- Михаил заболел, - сухо ответила Жанна Александровна, жена Михаила Владимировича Божия, или в КБ-шном обиходе – Божья жена.

С год примерно, после последней нервной реорганизации, оставившей в их штате около половины сотрудников, Михаил, старый товарищ Ивана Ильича ещё со времён института, неожиданно сделавшись и.о. начальника после внезапного инфарктного ухода на пенсию прежнего руководителя КБ, начал часто болеть. Спрашивать, чем он болен, было излишним, поскольку все знали, помалкивая, что временный шеф страдает одной и неизлечимой русской болезнью – запоем, который длится иногда по нескольку дней. И тогда, опять-таки всем было известно, что он усиленно работает в городской библиотеке. Приняв венец, бывший Миша решительно отдалился от коллектива и почти всё время проводил у себя в кабинете, сделанном за ненадобностью из второго детского сортира. Поэтому, когда кто-нибудь из посторонних спрашивал, где начальник, вежливые сотрудники всегда вежливо отвечали: «Он у себя, в сортире!». А своим, когда вызывали: «Иди в сортир!» За нынешним Михаилом Владимировичем, кроме общего хлопотного руководства десятком разгильдяев, оставили ещё и руководство темой, которую они мурыжили втроём – с женой и Тимуром. А с месяц назад и вчетвером, когда освободившуюся вакансию заткнули аспирантом Колей, тихим, ни на что не способным юношей из хорошей, нужной семьи. Ещё лет пять назад Михаил, тогда ещё не болевший и не и.о., подначиваемый чинолюбивой женой, решил осчастливить науку выдающейся диссертацией. Но сугубо научная мысль шла из него туго и до сих пор так ни во что и не выкристаллизовалась. На науку тоже требовались время и нервы. Сам-то сочинитель не очень беспокоился ни о первом, ни о вторых, честно признавая, что знания, прочные и навсегда, приобретает в основном задницей, передирая труды предшественников, в отличие от других, использующих собственный ум. Но Жанну не устраивали ни объяснения, ни медлительность претендента на кандидатское звание, и она большую часть вычислений, схем и доказательств выполняла сама, старательно вдалбливая мужу всё, что у неё за него получилось. Никто не знал, даже старый товарищ Петушков, до чего они докатились, и в каком состоянии находится совместный труд. Можно было только предположить по редким оговоркам и консультациям, что Михаил Владимирович перевалил через экватор.